Незнакомец исчез почти так же быстро, как появился. Но лед был сломан, и профессор нетерпеливо предвкушал новую встречу. Он буквально потирал руки от удовольствия, думая о том, что интуитивная догадка оказалась верна: этот странный человек владел тайной, потребовавшей столь долгих поисков. Незнакомец, заметил профессор, без малейших затруднений правильно расположил слепки, что было бы невозможно, не знай он значения иероглифов.
— Но на что, в конечном итоге, указывают ваши иероглифы? — поинтересовался я.
Старик указал на лежавшую перед ним таблицу со странными значками.
— Согласно этой таблице, — сказал он, — последний иероглиф, содержащий разгадку тайны, должен представлять собой комбинацию первых семи символов. Видимо, мы уже близко — пойдем и поищем его.
С этими словами он взял один из фонарей и двинулся вперед. Мы и впрямь были близки к концу пути. Сделав несколько шагов, мы очутились в той же маленькой камере, где побывали вместе с проводником во время первого посещения гробницы — и здесь, к моему изумлению, увидели вырезанный в центре потолка странный символ, который мы и искали, точную копию наброска профессора. Старик, с выражением удовлетворения и торжества на лице, дал волю своим чувствам, исполнив дикий танец — вероятно, казавшийся ему немецкой версией шотландского Хайланда[6]. Но египетская жара не благоприятствовала таким гимнастическим упражнениям, и престарелый и почтенный ученый быстро выбился из сил.
Отдышавшись, он приступил к осмотру любопытного символа. Язык был ему незнаком, однако он без особого труда установил, что символ, обладая собственным отличительным характером, в то же время являлся сочетанием первых семи знаков. С другой стороны, профессор был ничуть не ближе к разгадке, чем раньше. Он действительно обнаружил нечто странное и пропущенное другими археологами. Но, в конце концов, это был всего лишь занятный фрагмент резьбы в пустой камере — иероглиф, лишенный смысла, возможно, что и дверь, но без ключа. Профессор тщетно прощупывал стены в поисках отверстия либо потайного хода и простукивал молотком пол и потолок. Звук везде был одинаков. Старик лишь пробудил эхо — эхо, которое подняло на смех его надежды, истаяло в пространстве и оставило его в отчаянии.
Прошло немало времени, прежде чем профессор сумел заставить себя признать, что после всех этих дней и недель напряженных исследований зашел в тупик. Он так усердно работал, превращая обнаруженные им знаки в путеводную нить, что вела его через запутанные лабиринты и подземные ходы, и так надеялся, что последний знак, состоящий из семи иероглифов — если только он будет найден — станет сезамом, открывающим дорогу к тайной гробнице, Эльдорадо его мечтаний. Увы! Таинственный символ, вожделенный гептагон, был и вправду найден, но в самом невзрачном помещении, в простой глухой камере площадью не более десяти квадратных футов, выложенной фиванским мрамором и не отмеченной никаким другим знаком, надписью или иероглифом, кроме странного резного фрагмента в центре потолка. Вход в великую гробницу (при условии, конечно, что таковая существовала) оставался сокрыт и недоступен. В большом волнении профессор вновь ощупал каждый дюйм кладки, и его маленький верный молоток еще раз приступил к допросу пола и потолка. Все было напрасно. Я видел, как его глаза наполнились слезами, когда мы собрались уходить. Он не произнес ни слова, пока мы не подошли к нашей хижине, затем пожелал мне спокойной ночи, и я понял по его удрученному тону, что впервые в жизни он совершенно пал духом.
