Нет, если я совсем заупрямлюсь, то жрец, понятное дело, в обиду меня не даст. Только что-то мне подсказывало, что канцлер этот — непростая рыбина. Не иначе как всех молодых да зубастых рыб в своем пруду извел, а теперь принялся за старых. Тогда, конечно, канцлеру только это и надо, он, сердешный, только этого и ждет. Ну ничего, пускай ждет, а я как раз успею на смотр коров… Тьфу ты — невест! А там уж на месте оценю эту «рыбу», убереги, Пречистая Жива!
— Я все понимаю, отче, — обратилась к вайдилу. — Простите за непослушание, просто мне и правда не очень хочется приближаться к семье моей матери… но все обязательно будет хорошо!
Наверное, я говорила это с таким несчастным видом, что старый жрец склонился ко мне, взял мои руки в свои и заговорил.
— Послушай, Гинтаре, — ласково произнес он. — При дворе твоя жизнь может сложиться по-другому — это ведь смотр невест короля. И даже если ты не покоришь его пылкое сердце, есть шанс покорить чье-то еще.
«И он по молодости перечитал баллад, — грустно подумалось мне. — Будь у меня стилет поострее, я непременно поразила бы одно сердце, это точно. Но, храни меня Жива!» — я тут же отогнала от себя черные мысли.
— Я хочу, чтобы ты знала, — продолжал жрец. — Здесь твой дом, обитель была им, есть и будет. И ты всегда, несмотря ни на что, сможешь сюда вернуться.
— Спасибо. — У меня даже нос зачесался от переизбытка чувств.
— Моя дорогая, — вайдела Беата тоже оказалась подле меня, — вас здесь любят, а это главное.
Из носа неумолимо полилась влага, и из глаз тоже. Грустно было расставаться с этими людьми, да еще так неожиданно. И чего Легарту с его свитой дома не сиделось? Или оракулу хваленому в тряпочку не молчалось? Не понимаю. Сейчас, глядишь, насобирала бы я слив, спелых, сладких, с жестко-кислой кожурой и слегка опьяняющим запахом. Те, что похуже, в корзинку сложила бы — повариха Феба знает, что пустить на варенье, а что — на компот. А те, которые получше, в карманы положила бы — слив много, обитель я не объем. Вечерочком, после тяжелого рабочего дня, когда старшие вайделы улягутся спать, если Юлика — послушница, приставленная к кладовой, — унесла бы оттуда свечной огарочек, а еще лучше не один, собрались бы мы в келье у Хеды или у Юлики, а возможно, даже у меня, разложили бы яблоки, сливы, груши, все, что днем собрали во время работы, и стали рассказывать истории всякие да вкуснятиной баловаться. Больше всех любили мы слушать «Сказки Энике», древние, как сам мир. Интереснее ничего на свете нет. И вроде все уже пересказали по несколько раз, а все равно обязательно отыщется хоть одна новая сказка о деве, нанизывающей судьбы-бусины на нити, сплетенные между собой. И сколько ты ни рассказывай, а всех сказок не перескажешь, потому что сама Энике по сей день ходит по миру, собирая свои истории одну за другой и нанизывая их на свои нити. Все бусины разные, ведь и люди, судьбы которых они воплощают, тоже разные. Одна история — одна бусина, чья-то судьба, много таких историй — вот и целое ожерелье вышло. Только мало кто знает, что такое ожерелье — и есть неделимая жизнь людей, судьбы которых переплелись по воле богов и самой Энике. Говорят, что и ожерелье у девы не становится больше, сколько бы она его ни плела.
