— Таких, как ты, самоуверенных и глупых, полно везде. Только потом, увы, жизнь все ставит по своим местам.
Я когда-то была частью той жизни и многого не понимала. Довелось одним глазом подсмотреть, как бывает на самом деле.
— Почему ты такая упрямая? — В сердцах Людя даже ногой топнула. — Что тебе стоит взять меня с собой? Не подхожу знатной леди даже в горничные?
Я застонала. Даже показалось, что голову очистили от защитных покровов, словно кочан капусты, и оставили мне одну безысходность, словно обскубанную кочерыжку. И кто, спрашивается, из нас двоих такой упрямый?
— Там, при мне, тебе придется нелегко, — сделала я последнюю попытку убедить ее.
— Ты всегда была занудой, но злыдней тебя не назовешь! — Людя уже расплылась в улыбке.
— Ты не поняла. — Я тяжело вздохнула. — Меня ненавидят мои собственные родственники. Я же как на убой еду!
Она пожала плечами.
— Ясное дело, будь ты любимицей, не сидела бы тут в четырех стенах.
— Нет, ты не представляешь, они еще и в бешенство придут, оттого что я теперь, вопреки всему, претендую на то, чтобы стать персоной особой важности! Мстить будут, и тебе достанется.
— Ты же знаешь: меня обидеть — себе дороже!
Это да. Сразу вспомнился уж в постели наставницы Ингельды и визг на всю обитель, а ведь могла и гадюку подкинуть!
— За что они так с тобой? — из любопытства спросила меня моя будущая переодевальщица.
— За позор Дома Браггитас.
И, глядя в ее непонимающее лицо, я выдохнула:
— Мне неизвестно имя моего отца.
Потом на всякий случай добавила:
— Я бастард.
Меня усадили на огромного черного жеребца, от одного вида которого у кого угодно начали бы трястись поджилки, задергался левый глаз, а на затылке стали бы шевелиться волосы. Нет, я не суеверна, просто я была на редкость плохой наездницей, и перспектива свернуть шею, упав на полном скаку с такой высоты, меня не радовала. На мой вопрос, почему мне досталось это исчадие ада, кузен отшутился: под стать коню и наездник, а мне, мол, и такой сойдет. Перед тем как сесть, я долго смотрела на зверюгу, а она косила на меня взбудораженный смоляной глаз, с явным чувством превосходства взирая на недостойную, которую придется некоторое время, к величайшему лошадиному разочарованию, носить на себе. Моего мнения, ясное дело, не спрашивали, просто затащили на чудовище, которое начало громко храпеть и мотать головой. Сердце зашлось от ужаса, а ноги онемели и перестали сгибаться в коленках. Но мои чувства не разжалобили страшную скотину, как, впрочем, и лорда Браггитаса. А нетерпеливое подталкивание и шипение Легарта: «Чего ломаешься? Конь как конь!» — привели к головокружению и полной потере ориентации в пространстве. Потом оказалось, что это кузен, зычно крякнув, поднял меня и усадил на опасную верхотуру.
