— Кто же Скочиляса не знает! Сейчас, сейчас, а вы, случайно, не Родак? Сын Бронека Родака? Его семья до войны переехала в Залещики.
— Да, это я.
— Как летит время. Помню тебя… вас помню еще ребенком. Я Зволень, живу возле монастыря. Не помнишь меня, Сташек?
— То-то мне показалось, что я откуда-то вас знаю.
— Знаешь, наверняка знаешь. Я ведь приходил в ваш дом, мы были приятелями с твоим отцом. Хороший был человек. И смотри же, какое несчастье на вас обрушилось: сначала мать в Сибири навечно осталась, а потом отец погиб под Монте Кассино…
— Погиб? Как погиб? Откуда вы взяли?
— Значит, ты еще ничего не знаешь? Ну да, откуда же. С неделю, самое большее две недели назад, вернулся Адам Гробельный, тот — из Дзялов. Тоже служил у Андерса, а потом попал в плен к немцам. Вместе с твоим отцом был под Монте Кассино. Он-то и привез это известие в Калиновую. Рассказывал, что на его руках твой, блаженной памяти, отец и умер…
Сташек спрыгнул с подводы и пошел прямиком в сторону от большака, куда глаза глядят. Ничего не видел и не слышал. Продирался сквозь мокрое от росы хлебное поле, спотыкался о межи, увязал в картофельных грядках, карабкался на склон оврага, цеплялся за кусты боярышника, терновника, натыкался на деревья. В ушах шумело как у пьяного, а в голове кружили мысли о двух самых дорогих и близких ему людях: матери и отце. Он не видел ничего, только их лица стояли перед ним, слышались их голоса… Мама ставит на стол миску с борщом. Отец идет за плугом: «Но, Сивка, но». Мама поправляет Сташеку ранец на спине, целует в лоб. «Будь осторожен, сынок, когда переходишь через кладку, смотри не упади в воду». Отец: «Помни, сынок, что ты поляк». Уходил, ссутулившись, в залатанных штанах, сжимая под мышкой узелок. «Не доживу, сынок, не увижу больше нашу Калиновую». Бледные, высохшие от болезни материнские руки с трудом держат жестяную кружку с горьким, кровавого цвета отваром из стеблей малины. «Топор, сынок, надо держать вот так. Упрись покрепче ногами и только тогда руби. И смотри на крону дерева, чтобы вовремя заметить, когда оно начнет валиться». Снег по пояс, пилят с отцом толстенную сосну. «Пригласил бы к нам как-нибудь свою Наталку, не будь таким дикарем», — смеется мама. Возвращаются с поля, присели отдохнуть у часовенки. Мама описывает рукой широкий круг. «Ты только глянь, сынок, как красива наша Калиновая. Цветут сады. Течет Струг. А вон, из Тычина, машина едет. Видишь, какой хвост пыли тянется за ней?» Полная хата солдат, беженцев из Варшавы, Силезии, Лодзи. Советуют отцу погрузить на подводу все, что только сможет, увезти, забрать семью и бежать в Румынию. «Здесь мой дом, моя земля. Да разве может человек убежать от своей судьбы?» Ярмарка в Бореке. Пестрые ларьки. Мама покупает Сташеку мороженое, деревянный пугач с привязанной на шнурке пробкой и большой, длинный, завернутый в зеленую папиросную бумагу пряник. И розовое печенье на веревочке, которое можно повесить на шею. «Только не ешь его, сынок, а то весь измажешься краской и животик будет болеть». Отец стоит перед музыкантами во время сельского праздника, поднимает вверх руки и поет: «Ой, одна ты, ой, одна ты у меня, и танцуешь лучше всех ты у меня». Потом хватает маму, и они пляшут, пляшут, пляшут.
