В Москву она больше не приезжала, не до того было: надо было растить детей, зарабатывать на детей, воспитывать детей… После института я наконец сама поехала в Одессу. Жанка встретила меня на «своей» машине «Скорой помощи», со своим «персональным» шофером Жорой и «личным адъютантом» — полногрудой, вытравленной перекисью блондинкой Лизой. Она так и прошла со своим «экипажем» двадцать пять лет борьбы за человеческие жизни… Все ее большие и малые сражения, ночные и дневные наступления с короткими передышками, в которых, как на фронте, несколько часов тревожного сна — и пошла жить-бежать дальше. От постоянного недосыпания и курения у нее рано появились морщины у глаз, но это была все та же Жанка, всешняя подруга, которая никогда не откажется заменить, подменить, срочно выехать на тяжелый случай, сделать укол соседке по двору, ночью измерить давление одинокому старику в их многодверной коммуналке, за которыми притаились всевозможные болезни, поджидающие возвращения Жанночки домой. Засыпая на ходу, она вскакивала в любую минуту, потому что на кухне варился борщ, кипело белье, поднялось тесто для пирожков… И опять куда-то запропастились мальчишки, на соседней улице ждала больная, у которой хрипы, а у Жанки идеальный слух, легкая рука, веселый голос… «С нашей Жанночкой и умирать нестрашно, — говорили соседи, — пусть она будет себе здорова…» Всем с ней было весело, нестрашно, легко… Только с самой собой ей было пусто, муторно и одиноко. Но тогда она еще это тщательно скрывала — закурит «Беломор», расчешет пятерней теперь короткие, под мальчишку, каштановые волосы, проведет помадой по губам — и мчится жить дальше, вернее, давать эту жизнь другим, и все ловко, быстро, на полном ходу.
Иногда в отпуск она приезжала к нам в Москву и носилась теперь уже не по музеям, а по магазинам, пытаясь реализовать длинный список необходимых всему дому товаров. Чертыхаясь и тем не менее огорчаясь, когда не могла выполнить чье-то поручение, например, купить недорогую хрустальную чешскую люстру для сестры тети, которая приехала к дяде… Как девчонка, радовалась, когда что-то покупала себе («Грешу, не имею права, Витьке на ботинки не хватает»). И тогда глаза ее сверкали, ноги выделывали прежние па, и она, уже сорокапятилетняя, кружилась по комнате и становилась прежней красоткой Жанеттой, похожей на французскую актрису Николь Курсель (вернее, та, о чем она, конечно, не подозревала, была похожа на Жанку) — после фильма «Папа, мама, служанка и я» мы ее иначе, как Жанетт Карусель, не называли.
