Но шелковая, с вышитой птицей на плече. Харальд разглядел два почти готовых крыла, длинную шею, закрученную завитком.
Лебедь, подумал он. Птица, которой не место на рубахе воина, слишком слабая… но верная.
Все-таки слишком много народу в последнее время стало заботиться о его тряпках, мелькнула у него мысль. Вон даже славянская рабыня — и та…
Шелковая рубаха. Он что, баба?
Но Добава смотрела с такой надеждой, что он вздохнул, смиряясь. Покопался в памяти, пробурчал, отыскав одно из славянских слов, которые знал:
— Хорошо.
Потом выдернул из ее пальцев рубаху, поднялся, дошагал до одного из сундуков, бросил на него противно-скользкий сверток. Быстрым движением, словно пальцы отряхивал.
Девчонка следила за ним, не отрываясь, с неуверенной улыбкой.
Может, дать ей свободу, подумал вдруг Харальд, возвращаясь к кровати. Когда история с Гудремом, болтающим непонятно что — и почему-то связанным с Ермунгардом — закончится.
И если оба они еще будут живы после этого.
Но сделать все, как положено. Приказать наварить эль свободной шеи. Устроить пир, пригласив на него свободных людей. И на нем, напоив ее элем свободной шеи, дать новое имя.
Чтобы славянская рабыня по имени Добава умерла, а вместо нее народилась свободная женщина.
Только имя нужно подобрать получше. Может, дать лебединое — Сванхильд?
Он встал рядом с ней, посмотрел сверху вниз. Девчонка вскинула к нему лицо, глаза блеснули доверчиво и влажно.
И на Харальда вдруг накатило такое желание, что он потерял голову.
Может, дело было еще и в том, что смотрела она на него снизу вверх. Как Рагнхильд тогда в бане.
Харальд вздернул девчонку на ноги, ухватил за одежду. Рывком содрал все, не прислушиваясь к испуганному ойканью.
И лишь когда взялся за собственную рубаху, мельком глянул на нее.
У Добавы на лице было немного страха — и опять жалость. А поскольку смотрела она на него, значит, жалость относилась к нему. Еще и ежилась, держа перед грудью вскинутые и сомкнутые руки. Прикрывалась неосознанно…
Он скинул с себя одежду, торопясь и раздирая швы. На этот раз ему не хотелось ни уюта кровати, ни мягкости меховых покрывал — только войти в девчонку, видя при этом ее глаза.
Харальд надавил ладонями ей на плечи — не снежно-белые, как у Рагнхильд, а розоватые и теплые. Заставил сесть, сам тут же опустился перед ней на колени.
Посмотрел в глаза Добавы. Слегка испуганные — и все же наполненные тихим счастьем.
Зря она так смотрит, мелькнула у него мысль.
