– Ты в своем уме? Мой хряк перепугается, а это плохо отразится на его печени.
– Ладно, босс, можно зафрахтовать океанский лайнер, обустроить на нем свиноферму, как в Озарке, и…
– Отравить меня хочешь? У хряка будет морская болезнь, и я лишусь обеда. Ясно же, что кабана нужно осторожно перенести сюда на плоту, подвешенном между двумя гигантскими дирижаблями, а плот поднять прямо с Озаркского плато. Белки, ежевика и дикая спаржа, разумеется, полетят вместе с хряком, и отправь с ними еще и свинопаса, худенького парнишку с веснушками. Он будет ухаживать за моим хряком в пути. Он пристрелит и замаринует белок. А потом пригодится для другого дела.
– Хряка доставили, босс.
Эй. Дж. выходит на балкон, а в небе меж двух гигантских голубых дирижаблей висит кусок Миссури, и за ним тянется шлейф дыма темнохвойных лесов…
– Хочу на ужин пучеглазую щуку, желтого окуня и сома из рек с прозрачной, питаемой холодными родниками водой.
– Хорошо, босс, прикажу обить реактивный самолет изнутри алюминием и наполнить водой.
– Ты сказал, один реактивный самолет?
– Точно, босс.
– Безмозглый идиот! Щука сожрет окуня, а сом сожрет всех и вся. Пока самолет сядет, останется один лишь вялый обожравшийся сом, совершенно непригодный для моего роскошного пиршества. Следует обить три самолета.
– Прошу прощения, босс, но самолет с сомом разбился. Вся вода расплескалась и камни рассыпались.
– Хвала Аллаху, что щука уцелела.
Пикантный контраст всей этой роскоши – голод, страх и опасность на улицах. Лучшие друзья человека – «кольт» и нубийские умельцы, обученные бить обеими концами дубинок или, держа дубинки горизонтально, блокировать готовые вцепиться зубы.
Самый обычный день. Завтрак в патио мне подает мой малайский бой. Патио – миниатюрный оазис с бассейном, пальмами, коброй, песчаной лисой и парой-тройкой крупных, проворных и злобных оранжевых ящериц, которые питаются дынными корками. Итак, после завтрака я отправляюсь в Джемальфну на встречу с придурком Реджи. Нам надо распланировать маршрут к назначенному на завтра ежегодному приему Эй. Дж., который станет гвоздем сезона. Мы называем себя «Приглашенными», у каждого на шее, наподобие армейских «собачьих табличек», висит по перфокарте с приглашением, – ее полагается вставить в электрические ворота Эй. Дж. Я иду через полуденный рынок: пробковый шлем, «кольт», патронташ, по бокам мои великолепные нубийцы, и вдруг мы натыкаемся на стаю из двадцати диких мальчиков. Когда они видят нас, их глаза загораются, как у кошек, волосы встают дыбом. Плюясь и рыча, они окружают нас и набрасываются на моих нубийцев. У вожака на одном глазу повязка, а в культю из дерева и кожи на месте правой руки ввинчен нож для кастрации хряков. Проворный, как ласка, он стремглав ныряет под дубинку нубийца, делает выпад культей, и прямо-таки чувствуешь, как холодная сталь прорезает кишки, как спагетти. Так вот, шикарные люди не теряют головы и не хватаются за пушку при виде проблемки, с которой нубийцы и сами должны бы справиться, например, с оравой завшивевших попрошаек. Надо решать, и решать быстро, есть ли тут работа для «кольта». Я решаю, что это бесспорно тот самый случай, навостряю оба глаза на тощий живот вожака и стреляю. Тяжелая пуля сорок четвертого калибра отбрасывает его на десять футов. Я целюсь и стреляю, целюсь и стреляю, обойма пуста, лезу в специальный, проложенный кожей нагрудный карман за тупорылым тридцать восьмого калибра, но тут мальчишки рассеиваются и исчезают как призраки. Подбивая бабки, насчитываю семерых мертвых или умирающих диких мальчиков. Откуда ни возьмись, выскакивает священник и начинает отпускать грехи. Я вижу, как двое диких мальчиков плюют в него на последнем издыхании. Глаза моего нубийца стекленеют, кишки дымятся на послеполуденном солнце, привлекая мух. Неохотно подходит полицейский, и я отдаю ему несколько приказаний на блестящем арабском. Я нахожу Реджи на площади, он потягивает розовый джин, укрывшись от солнца в тени нищих. Паралитичная старуха подергивается, и на нежную кожу Реджи падают брызги солнечного света.
