— Он его не подписал.
— Но я сам видел это на пленке.
— Нет. Он нацарапал там «Микки-Маус».
Уиклифф в это время что-то записывал в своем рабочем блокноте, и его рука замерла.
— Микки-Маус? — повторил он.
— Вот как обстоит дело, судья. С восемьдесят второго по девяносто шестой год я подготовил для мистера Филана одиннадцать завещаний. Одни были длинными, другие короткими, и он столько раз распределял свое наследство, что вы даже представить себе не можете. Закон гласит, что каждое новое завещание отменяет предыдущее, каковое должно быть уничтожено. Я приносил к нему в кабинет новое завещание, и он часа два корпел над ним, вылавливая блох, после чего подписывал. Я держал его завещания у себя в конторе и всегда наряду с новым приносил предыдущее.
Когда мистер Филан подписывал последнее, мы с ним скармливали предпоследнее резательной машинке — она всегда стояла рядом с его столом. Ему чрезвычайно нравилась эта процедура. В течение нескольких месяцев он был абсолютно доволен, потом кто-нибудь из детей доводил его до бешенства, и он заводил разговор об изменении завещания. Если его наследникам удастся доказать, что он был не в себе, когда составлял последнее завещание, то не останется никакого, поскольку все предыдущие уничтожены.
— И это будет означать, что он умер, не оставив завещания, — добавил Уиклифф.
— Да, и, как вам прекрасно известно, по виргинским законам его наследство будет разделено между его детьми.
— Семью детьми. Одиннадцать миллиардов.
— Одиннадцать миллиардов — заманчивая сумма. Разве вы не станете опротестовывать завещание?
Большой шумный процесс — именно то, чего хотел Уиклифф. И он знал, что адвокаты, включая Стэффорда, на этой войне разбогатеют еще больше.
Война предполагает наличие двух сторон, а пока имелась только одна. Должен появиться человек, который будет защищать последнюю волю мистера Филана.
— О Рейчел Лейн что-нибудь стало известно? — спросил судья.
— Пока нет, но мы ее ищем. Полагаем, она миссионерка где-то в Южной Америке. Но мы ее еще не нашли. У нас там работают люди. — Джош вдруг сообразил, что употребил слово «люди» весьма неосмотрительно.
Уиклифф смотрел в потолок, погруженный в свои мысли.
— Почему он оставил одиннадцать миллиардов незаконной дочери-миссионерке?
— На этот вопрос я не могу ответить, судья. Он столько раз удивлял меня, что я устал от его выходок.
— Все это немного смахивает на безумие, не так ли?
— Да, немного странно.
— Вам о ней было известно раньше?
