— Шатер ставят и костры развели. Ночевать будут…
— Это хорошо, — тихонько, едва ли не шепотом обмолвился воевода, боясь излишней радостью спугнуть удачу. — Пусть повечерят да дрыхнуть улягутся. На сытную утробу и сон будет крепче. Мы же потерпим… Нам не привыкать и на пустое чрево воевать. Злее будем. — И приказал сотням, следуя за разведчиками, скрытно окружить балочку. — Перед рассветом, когда сон особо сладок, по моему сигналу ударим дружно, чтобы ни один не ушел!
— Каков сигнал? — задал кто-то вопрос.
— Подряд три крика совы.
— А ответ?
— Два хохотка неясыти, когда с делом будет покончено, — наливаясь злостью, съязвил воевода. — А теперь — с Богом!
Замысел князя и воеводы удался. На рассвете спешившиеся полусотни, тихо подкравшись к вражескому стану, по команде Клевца дружно метнули в едва различимые силуэты по три-четыре стрелы из луков и арбалетов. Затем, уже не скрываясь, подбадривая себя боевыми криками, стали сечь саблями, колоть копьями, валить топорами очумело заметавшихся, ничего не понимающих со сна вражеских воев. Дело, начатое пешцами, довершили конные полусотни, с гиком ворвавшиеся во вражий стан.
Если кому и удалось уцелеть в этой кровавой сече, то единицам. И то пешим да малооружным. Большинство же осталось лежать на окровавленной траве.
Пленных оказалось немного — всего три десятка человек. Но среди них, как выяснилось позже, был родной племянник хана Менгли-Гирея, двадцатипятилетний Ших-Ахмед. Среди живых была и черноокая да многокосая наложница Ших-Ахмеда, чудом уцелевшая от стрел, копий и сабель в складках смятого шатра. Себя она назвала валашской княжной Розалией, якобы похищенной из родительского дома крымчаками в один из их набегов два года назад.
Князь Василий знал, что в Валахии ныне правил ставленник Османской Турции Бессараб Тинар. Но были ли у него дочери, похищались ли они, то было неведомо. Нередко в русских землях Валахией называли по привычке и Молдавию, где правил Штефан, прозываемый Великим.
— Значит, ты дочь господаря Бессараба Тинара? — спросил он через толмача Януша перепуганную девицу в прозрачных голубых с блестками шальварах и легкой до воздушной невесомости тунике нежно-зеленого цвета. — Или, может быть, все же дочь господаря Молдовы Штефана?..
В черных глазах девицы, кроме общего испуга от пережитого, после перевода Янушем вопроса, мелькнул новый страх. Это не укрылось от глаз князя. «Странно, — подумал он, — но почему-то ее пугают невинные вопросы». Однако Розалия уже справилась с мелькнувшим страхом и, состроив заискивающую улыбку, что-то быстро залепетала Янушу.
