«Мало я при отце твоем, князя Иване, сорома-позора да горя имела!.. Так ты хочешь, чтобы и без него на нее, как на икону, молилась?! Не быть больше такому!» — побагровела лицом. «Так ведь батюшкина воля…» — опешил он, не ожидавший столь суровой отповеди. «Может, и его воля, — источала зло и накопившуюся за долгие годы обиду княгиня, — да сам-то он в неволе… Выберется, нет ли — только Господу и известно… И пока его нет, я вольна поступать так, как мне заблагорассудится».
Увидев мать-княгиню разъяренной, он смутился. Не знал, как вести себя дальше. С одной стороны надо было исполнить зарок, данный родителю… С другой — нельзя было обижать и мать… Выручила сама княгиня.
«Если хочешь оставаться перед батюшкой правым, то забирай эту змею подколодную с ее выводком куда хочешь, — поостыв, посоветовала она. — Лишь бы подальше с моих глаз. Иначе им тут не жить… Возьму грех на душу, сживу со свету».
Пришлось приказать отвезти Настасью Карповну и ее детей в Рыльск. Но поселить не в замке и не в хоромах купеческих, к которым она привыкла, а в слободке при монастыре, в простой крестьянской избе. Слуги сказывали, что Настасья Карповна, увидев новое жилье, нахмурилась, подобно осеннему небу, даже слезу пустила. Но ни слова, ни полуслова. Только деток обняла да к себе прижала.
«Твори, твори добро, — усмехнулась насмешливо княгиня, когда узнала о новом пребывании полюбовницы супруга, — когда-нибудь отплатят черной неблагодарностью». — Почему?» — искренне удивился он словам матери. «Потому что так устроен мир. Добро никто не помнит. К тому же, не забывай, что выродки Настасьи хоть и байстрюки, но от князя рождены. Как бы о своих правах не вспомнили… Вот тогда и узнаешь, почем фунт лиха… Поплачешься еще… О материнских словах вспомнишь, да поздно будет… Близок локоток, да не укусить…» — «Так Дмитрий совсем ребенок, еще и четырех лет нет… А Забава…» Но княгиня перебила: «Ты уже и имена змеиного выводка, оказывается, знаешь да по-доброму называешь… Берегись, Василий, оплетут они тебя чарами своими. Не заметишь, как со свету сведут, чтобы самим подняться…» Холодом веяло от слов матери, тоской-кручиной.
Непростыми были разговоры и с князьями черниговскими да стародубскими, отцом и дядей матери. Те тоже советовали избавиться от «Ивановой полюбовницы» и ее детей.
«А батюшкина воля?.. — напоминал он им. — А мое княжеское слово?!» — «Подумаешь… — отвечали усмешливо. — Если бы все слово держали, то бы ни войн, ни ссор не было. И мы бы жили не под Литвой, а в своих исконных вотчинах…»
