Вернувшись как-то вечером с прогулки, я принесла в избу полные корзины малины и черники. Мама сушила травы, а папа корпел над лекарством.
— Мне всё время кажется, что ещё чуть-чуть, и я, наконец-то, доберусь до края леса, — весело щебетала я, перемывая ягоды в огромной глиняной посудине, — Но он будто бесконечен… а ты знаешь, мама, что там — за лесом?
— Мир, — та пожимала плечами, ласково глядя на меня болотно-зелёными глазами, — но не такой, к какому мы привыкли. Жестокий. Люди там другие, другая жизнь. Не думай об этом, Эва… Лес нас бережёт и кормит. Иного не надо.
Я покорно кивала. Неизвестный мир манил, но пугал. И, конечно, я уже не представляла себе жизни без леса. Ведь я — его дитя, его выкормыш, он — моя стихия и благодать. Неотъемлемые части единого целого, словно бы с одой душой на двоих…
Мои родители были почитаемы на селе, хотя их союз считали странным. Ну да, ещё бы: папа, его все зовут просто Джон, был десятым ребёнком в такой же бедной семье, но из города. Не знаю, как ему это удалось, однако он познал грамоту и науки, которым впоследствии обучил и меня. Умный, усидчивый и целеустремлённый, он посвящал себя помощи людям, видя, что те сотнями мрут от эпидемий. Он никогда не верил в Бога, искренне призирая какой-то фанатизм — непонятное слово, сказанное им при мне лишь однажды. Я так и не смогла узнать, почему ему пришлось бежать, но, так или иначе, лет в двадцать семь он оказался здесь, в нашем захолустье. Люди приняли молодого лекаря с распростёртыми объятьями, как Божий дар. Здесь же он повстречал маму.
Мама моя была внебрачной дочерью барона, в чьи владения входила наша деревенька. Её воспитывала кормилица в замке отца, однако с детства девочка была странной. Люди очень боятся странностей, потому к десяти маминым годам дедушка сослал маму с кормилицей сюда, чтобы уберечься от слухов. А здесь мама сразу почувствовала себя как дома — лес принял её, как и меня. Она знала все его тайны и любила, берегла. Люди обращались к ней за помощью, зная, что она поможет, хотя и боялись её до одури, крестясь всякий раз, как увидят.
Я не всегда могла её понять. Про таких говорят «не от мира сего». Но она любила меня и папу, а мы — её. И ничего не было важнее этого. На «странности» жены папа просто не обращал внимания. Счастье. Да, мы были счастливы, несмотря на голод, что заставал не раз зимой.
Каждый год к нам приезжали торговцы, купцы из города. Тогда начиналась весёлая ярмарка, где нам, юрким детям, постоянно что-нибудь перепадало. Я обожала эти времена из года в год. Пока однажды, когда мне исполнилось одиннадцать, к нам не заехали инквизиторы.
