Этейн приподняла брови, но ничего не сказала. Она поднялась, взяла корзину, стоявшую на низкой балке, и протянула Дарману. Корзина была заполнена странными круглыми предметами — судя по запаху, съедобными, но спецназовец все равно решил уточнить.
— Это еда?
— Да. Местный хлеб и нечто вроде приготовленного на пару пирога. Ничего особенного, но сытно.
Дарман откусил кусок шарика, который слегка сминался в пальцах. Вкус был восхитительный. Ароматный и вязкий хлебец был одним из самых приятных кушаний, которые ему доводилось пробовать; до уджа он недотягивал, но если сравнивать с сухпаями, не имевшими ни вкуса, ни запаха, ни консистенции, то разница с пирогом была не такой уж большой.
Этейн пристально наблюдала за ним.
— Гляжу, ты и впрямь проголодался.
— Великолепно же.
— Представляю, какова тогда армейская еда.
Дарман сунул руку за пояс и достал сухой пищевой кубик:
— Попробуйте.
Она понюхала и откусила кусочек. Недоверчивое выражение на ее лице медленно сменилось гримасой отвращения:
— Фу, гадость. Никакого вкуса.
— Это идеальный питательный состав для наших организмов. Он не имеет запаха, который можно засечь, не содержит волокон, так что мы оставляем минимум экскрементов, по которым нас можно было бы выследить, не…
— Я поняла идею. Значит, вот как к вам относятся? Как к сельскохозяйственным животным?
— Мы не голодаем.
— Что ты любишь делать?
Дарман не совсем понимал, какой ответ ее интересует.
— Я хорошо стреляю. Люблю DC-семнадцать…
— Я имею в виду в свободное время. Оно у вас бывает?
— Мы учимся.
— И семьи, конечно, тоже нет, — сказала Этейн.
— Есть, мои братья по отделению.
— Я имела в виду… — Она осеклась. — Нет, я поняла. — Этейн придвинула корзину ближе к нему. — Моя жизнь не слишком отличалась от твоей, разве что еда была получше. Ешь. Можешь съесть все, если хочешь.
И Дарман принялся за еду. Он старался не смотреть на Этейн, которая выжимала мокрый плащ и вытряхивала воду из сапог. Из-за ее присутствия ему было не по себе, и он даже не знал почему, не считая того факта, что она оказалась совсем не таким командиром-джедаем, как ему вдалбливали в голову.
Единственными женщинами, которых помнил Дарман, были каминоанские медички, чьи тихие бесстрастные голоса пугали его больше, чем ор сержанта-инструктора. Еще была салластанка, которая однажды прочла взводу лекцию о методах шифрования, но воспоминания о ней остались не самые приятные.
Дарман боялся женщин. А теперь он боялся и своего офицера-джедая. В то же время она вызывала в нем волнение, и он даже сам не знал отчего. Это было неприемлемо.
