Он видит себя затем уже в привокзальном сквере, двое мужчин вдруг возникают рядом с ним, они заходят с обеих сторон, словно бы зажимают его, он ощущает на своих запястьях их крепкую хватку. «Тихо! Мы — из органов! — говорит один. — Документы!» И пока Веретенников с пьяной медлительностью пытается что-то сообразить и ответить, один из них уже быстро и умело обшаривает его карманы. И когда Веретенников, наконец, понимает, что к органам эти люди имеют отношения ничуть не больше, чем он сам, их уже нет рядом. Нет, естественно, и нескольких последних мятых трешек. И до сознания Веретенникова не сразу доходит, что это — все, конец, отныне он на полной мели. Отчаяние охватывает его. Отчаяние безвыходности.
Как менял он пиджак на бутылку вина, Веретенников помнит смутно. Но, наверно, все-таки обмен состоялся, потому что через некоторое время он обнаруживает себя уже без пиджака, в одной рубашке, сидящим за грязным, залитым пивом столиком, в какой-то замызганной забегаловке. Здесь людно, шумно, дымно. Однако в пьяной толчее внимание Веретенникова привлекают два человека. Это те самые — из органов. И странно: хоть они и сидят довольно далеко от Веретенникова, в другом углу забегаловки, однако сквозь гул пьяных голосов, шарканье ног и звяканье стаканов он совершенно отчетливо, от слова до слова, слышит все, о чем говорят эти двое. Такое впечатление, словно голоса их доносятся не издали, а звучат прямо в голове Веретенникова. Более того — Веретенников видит, как один из них специально перегибается через столик, чтобы говорить тише, он явно старается, чтобы окружающие не услышали его, и все-таки бормотание его, однотонное и угрожающее, тут же отдается в мозгу Веретенникова. Он понимает: эти двое сговариваются теперь убить его, Веретенникова. Они не догадываются, что он слышит их. Веретенников торопливо допивает вино и, стараясь не привлекать к себе внимания, выходит на улицу. На улице уже темно. Но странное дело — и здесь, на улице, он слышит все то же однотонное, угрожающее бормотание. Даже сквозь стены оно доносится до его ушей. А может, те двое тоже вышли сразу вслед за ним и теперь преследуют его, и только темнота скрывает их от его глаз? Иначе откуда же это так ясно различимое бормотание: «Надо убрать его, надо убрать. Он знает, что мы не из органов. Теперь надо убить его. Надо убить его…» В страхе Веретенников бросился бежать, споткнулся, упал, шатаясь, поднялся. Кажется, всё, отстали. Он тяжело дышал, был потен, гнетущий страх сжимал ему сердце. Он так и не понял, что это было — явь или бред. Всю ночь он петлял по городу. Голоса то возникали, то исчезали в его мозгу.
