Ничуть не ободренный таким ответом Ривас повернулся ко входу, до сих пор ярко освещенному изнутри.
— Скажите, группа, направляющаяся в Священный Город, еще не отправлялась? — хрипло спросил он у полудюжины людей, столпившихся там. — Я… э… должен быть… ну, типа с ними, ясно? — Он умоляюще оглядывался по сторонам.
Темные капюшоны повернулись в его сторону, но лиц против света он не видел.
— Они выехали несколько часов назад, брат, — произнес не самый дружелюбный мужской голос. — И их пастырь лично присмотрел за посадкой в фургон и убедился, что не забыли никого, даже тех, что не пришли еще в сознание. — Мужчина шагнул ближе. — Как тебя зовут, брат? Пытаться с помощью лжи попасть в город нашего Господа — грех, и весьма серьезный.
Еще одна фигура в рясе с капюшоном выступила из толпы.
— Его зовут брат Боуз, — сказала сестра Сью. — Хватайте его, он…
Ривас повернулся и бросился в темноту по тропе, ведущей вверх по холму. Он не слышал ничего, кроме топота тяжелых башмаков за спиной и стука собственного сердца в ушах. Он успел пожалеть, что за годы спокойной жизни в Эллее не заботился должным образом о физической форме, а потом чья-то рука толкнула его меж лопаток, и он, потеряв равновесие, полетел вперед, проскользил на пузе по земле и застыл в облаке пыли, отплевываясь и пытаясь вздохнуть.
Сильные руки рывком вздернули его обратно на ноги; он бы упал, если бы двое мужчин не подхватили его и не развернули лицом к шатру. Сестра Сью приблизилась к их задыхающейся троице, и в неверном рассветном освещении Ривас увидел на ее лице широкую, хищную улыбку.
— Он избавитель, — объявила она своим спутникам. — Тот самый, что убил нашего пастыря на стадионе в Серритос. Ему известен способ сопротивляться причастию. — Она остановилась перед ним, и ее полный свирепой радости взгляд заставил его зажмуриться. — Но и он у нас… уязвим, верно, ведь, братец? Его тоже можно заставить забыть кое-что — вроде того, кому принадлежит музыкальный инструмент или сколько ему лет. Да, — она негромко рассмеялась, протянула руку и провела пальцами по его исцарапанной, окровавленной щеке. — Да, я полагаю, после пары причастий в крепко связанном виде и последующего семидесятидвухчасового бодрствования под песнопения ты станешь значительно податливее — тебе не кажется? — и с радостью поведаешь нам все свои грехи в мельчайших подробностях.
Ривас подумал, что до сих пор ни разу еще не боялся по-настоящему.
— Послушайте, — залепетал он, изо всех сил стараясь при этом не разреветься или намочить штаны. — Послушайте, не нужно ничего такого. Я и так все скажу, все. Господи, обещаю вам, пожалуйста…
