Выезжая на залитую солнцем улицу, девушка не проронила ни слова, но вид у нее был слегка встревоженный.
— Разве не я спас тебя от тех двух типов, что убили твою подругу? — напомнил он ей, выждав пару минут.
— Ты, — сказала она. Вдоль левой стороны дороги стояли с интервалом в несколько сотен ярдов телефонные столбы, и с некоторых перекладин свешивались еще петли истлевшей веревки; кое-где в них еще виднелись пожелтелые кости запястий. Примерно на каждый двадцать пятый щелчок подковы по асфальту лошади проезжали тень следующего столба. — Но… — произнесла девушка, помолчав еще немного, — разве нам положено заботиться друг о друге вот так?.. Спасать нас — дело пастырей… и даже если они и делают это, то не ради нас, а ради Господа, которому мы нужны.
Ривас покосился на нее с некоторым уважением. Неплохо, сестричка, подумал он. Для оцыпляченной птички у тебя острый взгляд. Она перехватила его взгляд и неуверенно улыбнулась, прежде чем отвернуться.
Ривас перевел взгляд на дрожавшие в мареве здания — они напоминали искрошенные, бесцветные зубы, торчащие из зеленых десен, но если сощуриться, они превращались просто в мазки краски. Солнце начало припекать, он пожалел, что не захватил вместе с Найджеловой рогаткой и его шляпу. Жара стояла такая, что ему казалось, будто его горячка заразила весь окружающий мир — так пролитое пиво постепенно пропитывает всю книгу, и страницы рвутся или слипаются. Очень постаравшись, он мог вспомнить, кто он, сколько ему лет и зачем он здесь, но на протяжении этой монотонной поездки на юг он не нуждался в этом, поэтому просто покачивался в седле в такт лошадиной поступи и — за исключением коротких мгновений, когда что-то привлекало его внимание, — не думал вообще ни о чем.
Только не вешай мне лапшу на уши, старина. Уж я-то знаю, ты ненавидишь всех, всех до единого.
Он нахмурился и попытался прояснить зрение. Где он слышал это в последнее время? Кто говорил ему это? Должно быть, он был пьян тогда, а то бы он запомнил. Или он просто был до ужаса сонный?..
Ты любишь только меня. Меня одного.
Да это же было сегодня ночью. Сон? Ну да, конечно, это был сон — сон, навеянный лихорадкой. Он попытался вспомнить его подробнее, но не смог.
Ближе к полудню ему удалось подстрелить из Найджеловой рогатки двух голубей, и пока он не слишком умело разделывал их, в памяти всплыла еще одна фраза из этого сна. Тебе слишком стыдно признаться в этом, говорил голос.
Ривас застыл с окровавленным ножом в руке и снова попытался вспомнить хотя бы, о чем был тот сон и кто говорил ему эти слова. Помучавшись немного, он вспомнил, что вроде как видел во сне кого-то… человека… себя самого? Он что, в зеркало смотрел? И почему, черт возьми, он видел себя самого, сосущего палец?
