В конце концов он нашел более-менее подходящий предмет — длинную алюминиевую полосу с тяжелым, ржавым болтом на конце — и сунул ее себе в рукав так, чтобы болт угнездился у него у сгиба локтя, а другой конец полосы не торчал из-под манжеты. И все это время в голове его вертелось слово, значения которого он не знал, но которое слышал много раз: севативидам, произносимое гортанно, прижимая кончик языка на «т» и «д» к зубам.
— Что ж, никаких кусачих гадов вроде нет, — громко сказал он, возвращаясь к фургону. Он заметил, что руки его заметно дрожат. — А спиртного у вас, ребята, ничего не найдется?
— А как же, полтина валюты на козлах, под скамьей, — сказал Леденец. — И кружка там же. Больше кружки не наливай.
Ривас открыл было рот для ответа, который за долгие годы сделался у него чисто рефлекторным, но спохватился и просто кивнул. Забравшись на козлы и шаря под скамьей в поисках бутылки и кружки, он рискнул шепнуть: «Ури?» Ответа не последовало, так что он наполнил кружку, закупорил бутылку, вернул ее на место и ухитрился спуститься на землю, не расплескав ни капли и не потревожив больной палец.
Старик тем временем поставил мясо на огонь. Ривас подсел к костру и не без трепета сделал глоток валюты Бёрроуза — первый за тринадцать лет с тех пор, как пытался прикинуться лающей собакой.
Он был даже немного разочарован, поскольку не испытал ничего особенного, никакого прилива воспоминаний. Просто глоток крепкого спиртного, непривычно ароматного и жгучего, без чистого ячменного вкуса виски. Ну ладно, сказал он себе, все лучше, чем джин. Он немного расслабился и, отказавшись от попытки найти в этом драматизм, принялся смаковать напиток.
— Ну и как тебе? — поинтересовался Леденец.
— Корень вселенского зла, — с довольной ухмылкой отозвался Ривас. То-то бы Моджо удивился, подумал он, узнай он, что я швыряюсь его словечками…
А кстати, интересно, чем сейчас занят Моджо? Отпускает пиво редким клиентам и извиняется направо и налево по поводу отсутствия легендарного пеликаниста из Венеции? Или мечется как угорелый, не успевая обслуживать толпу, собравшуюся на какого-то нового исполнителя? Да нет, Стив не успел бы найти кого-то еще… пока.
Ривас покатал на языке еще каплю бренди — эта штука начинала ему даже нравиться — и попытался представить, выйдет ли он еще на сцену у Спинка. Зажмурившись, он попытался вспомнить, как выглядело это место: высокий зал с баром с одной стороны и дверьми слева, люстры, столы, гирлянды бумажных кукол под самым потолком… Он пожалел, что так и не удосужился как следует разглядеть эти цепочки маленьких фигурок, взявшихся за руки и соприкасающихся носками ног. Они всегда занимали его, даже прежде, чем он узнал, что это последняя работа одного гениального скульптора — Ривас даже запомнил его имя: Ноа Олмондин — который сошел с ума и покончил с собой в последний год Шестого Туза. Вообще-то Ривас плохо помнил имена всех гениальных живописцев, поэтов, врачей и инженеров, даже политиков тех лет. Шестой Туз считался лучшим правителем Эллея со времен самого Сандовала. Ривасу шел семнадцатый год, когда вся эта толпа гениев канула сквозь ворота Догтауна — примерно тогда же, когда убили Шестого Туза. Впрочем, музыкантов в этой толпе вроде бы не было, подумал Ривас. Спасибо Сойеру и на этом: конкурентов меньше.
