Через неделю, когда кончились запасы провизии, а чтение хадисов имама Абу Дауда никак не могло утолить голод, но, напротив, распаляло излишние страсти, Затычка задумался о смене места дислокации. Его подначивали и христиане. Эти, по обыкновению, требовали денег.
— Видимо, эти люди собирались жить вечно, — ворчал Ибрагим Абдула. — На что им деньги?
Развязку приблизил очередной налёт. Его следствием явилось разрушение линии электропередач. В тот же день в мёртвый район перестала подаваться вода. Подбородки и щеки христиан начали обрастать волосами, что значительно увеличило их гнев. Затычка потерял связь с резидентом ан-Нусры в Халебе. Раненные йеменцы перестали вопить. Их тела пожирала горячка. Запах гниющий плоти, мочи и фекалий расползался по убежищу. Всё эти обстоятельства подтолкнули командира к принятию решения о смене места дислокации. Дождавшись затишья, они с немалым трудом разгребли выезд из подвала. Технику выводили осторожно, тревожно всматриваясь в пропыленные небеса. Прощаясь с опостылевшим убежищем, Шурали собственным глазами видел, как Фархат дорезал раненных. Они покинули подвал, оставив тела умерших мучительной смертью йеменцев без должного упокоения.
* * *
Затычка сидел на броне. Он подсвечивал схему городских улиц фонариком мобильного телефона. Шурали достал из кармана свой «Нокиа». В этом районе сигнал сети был довольно сильный, но кому позвонишь из такого места? В Сирии у Шурали ни знакомых, ни родни — все, кого он знает, сидят сейчас на броне, но ещё большее число его знакомцев похоронены без вести в каменистой степи между землями курдов и Халебом. Шурали попытался выйти в интернет. Твиттер загрузился быстро, но читать было трудно. Броня подпрыгивала на ухабах. Совершая повороты, водитель совсем не заботился о комфорте пассажиров, которым приходилось хвататься за выступающие части брони и друг за друга, чтобы не свалиться.
Халеб умирал. Среди руин тут и там можно было разглядеть запыленные и обгоревшие останки чьего-то благополучия: чугунную ванну, искореженное фортепиано, лоскутья ковров, части деревянной мебели, потрескавшиеся рамы и зеркала. Обезображенный тяжелыми снарядами, обожженный «адским огнём», город встречал своих завоевателей оранжевыми цветами уличных костров, вонью горелого пластика и непрекращающейся канонадой. Они слышали уханье минных разрывов, треск очередей, грохот разрывов «адского огня», шелест щебня под гусеницами брони. Разгуливая по разрушенным кварталам, война стенала и бранилась на все голоса. Какофония спонтанных стычек утихала лишь глубокой ночью, и то ненадолго. Пять дней они скитались по лабиринтам Халеба, разрушающим своими хитросплетениями все представления о школьной геометрии. Они видели относительно свежие кварталы Старого города. Стены домов там были плотно изрисованы сирийской государственной символикой. Видимо, местное население всё ещё желало демонстрировать верность Сирии. Да и линию фронта надо же как-то обозначить. Черные знамена повстанческих бригад перемежались трехцветными полотнищами Сирийской республики. Как тут понять, где свои, где чужие? Да и стоило ли разбираться в таких ничтожных мелочах там, где все воюют со всеми?
