– А кто он такой вообще? – спросил доктор.
– Бизнесмен какой-то, обэповцы заподозрили его в финансовой поддержке бандподполья и сдали нам, хотя может, он просто отказался отстегивать им, хрен его знает. Уже, наверное, никогда и не узнаем. Непруха какая-то раз за разом идет, не замечаешь?
– Тут не непруха идет, а дело в тебе, – вдруг заявил доктор.
– А что во мне не так?
– Нельзя так, как ты делаешь, ты словно на бойне орудуешь, даже животные не заслуживают такого обращения.
– Что-то раньше ты так не говорил.
– Раньше ты не был таким зверем, ты больше угрожал пытками и не зверствовал, как сейчас, я думаю тебе надо взять отпуск, отдохнуть, развеяться, ну и мы тоже, наверное, отдохнем, пусть этих и других задержанных рассылают в иные места, тем более таких тюрем полно от Ростова и далее на юг по всем республикам.
– Ладно, – махнул рукой майор, – унесите его.
Охранники извлекли арестанта из кресла и потащили к выходу, когда его проносили мимо них, он повернул голову в сторону доктора и четко произнес: «Дело к чёрту, к чёрту дело», хотя доктор готов был поклясться, что прозвучало это в его ушах как «Спасибо, доктор, большое спасибо».
* * *
Доктор шел к себе, размышляя о сегодняшнем случае, и к нему приходило понимание того, что относительное благополучие, которого он достиг за эти годы, никак не соответствует жертве, принесённой им ради этого. И хотя за эти несколько лет, проведенных с майором, он ко многому привык, но червь сомнений все-равно точил его искореженное сознание, не давая равнодушию, поселившемуся у него в душе, заполнить все пространство, заставляя снова и снова возвращаться к тому моменту, когда он – подававший надежды молодой хирург – вдруг стал тем бездушным монстром, безразлично взирающим на страдания людей, кем бы они ни были. И продлевающим их мучения вопреки тому, чему его учили все те годы, проведенные им в медицинском институте. А ведь началось все с маленького, как ему тогда казалось, пустяка, которому он тогда не придавал значения, когда его попросил какой-то старый приятель помочь с прерыванием беременности у его подруги. И слова из клятвы, произнесенной им когда-то: «Я… не вручу никакой женщине абортивного пессария» были забыты им, когда ему вручили гонорар, дважды превышающий его месячную зарплату. Совесть немного повозмущалась, но была побеждена телом, хотевшим красивой одежды и вкусной еды. Ту первую операцию он помнил до сих пор, до мельчайших подробностей, девушка была беременна уже больше двадцати двух недель, и он, зная, что убивает уже вполне сформировавшийся плод, у себя в ванной прооперировал ее, отметив про себя, что никто в их поликлинике не сумел бы в таких условиях и на таком уровне провести операцию. Несколько дней он не притрагивался к деньгам, словно привыкая к ним, да и носить их с собой было опрометчиво, ведь вокруг столько соблазнов, а коллеги могут заметить и спросить если не его, то друг у друга, мол, откуда у молодого хирурга деньги? Не избалованные зарплатами врачи всегда жили от зарплаты до зарплаты, не стесняясь иногда попросить у коллеги несколько рублей, чтобы протянуть до аванса или зарплаты, и появление у кого-то «лишних» денег не могло не остаться незамеченным. Наконец, он решился потратить их и в один из выходных пошел на городской рынок и купил себе чешские туфли и гедээровские штаны израсходовав почти весь «левый» заработок. Он чувствовал себя на седьмом небе, прохожие оглядывались на него, коллеги по работе, почти все до единого, спросили, почем он купил туфли и брюки, а заведующий отделением терапии даже пощупал материал, из которого были сшиты брюки, и попросил три рубля до зарплаты. С тех пор пошло и поехало, он не гнушался никакими заработками, договорившись со старшей медсестрой, перепродавал дефицитные лекарства и, как говорили тогда, в позднюю эпоху застоя, относил себя к категории людей, умеющих жить. Однако вскоре случилась перестройка, а затем и распад страны. Новая власть не особо утруждала себя заботой о людях, вспоминая о них лишь тогда, когда шахтеры начинали стучать касками по брусчатке, требуя зарплаты, либо перед очередными выборами. К этому времени он был уже обременен семьей, и вечные передряги то с заработной платой, то с инфляцией, обесценивавшей деньги, то с сокращениями рабочих мест привели его к тому, чтобы, воспользовавшись новой ситуацией, открыть врачебный кабинет и начать заниматься собственной практикой. Купив подержанный ультразвуковой аппарат и арендовав помещение, он начал заниматься частной практикой, и вскоре почувствовал, что фортуна вновь повернулась к нему лицом, появились кое-какие деньги, семья была одета, обута и накормлена, он даже купил себе подержанную иномарку и, собственно, был весьма доволен жизнью, когда однажды поздно ночью его разбудил настойчивый стук в дверь. Открыв, он немало был удивлен: на пороге стоял тот самый знакомый, который когда-то привел ему первую пациентку. «Надо переговорить, – сказал он, – понимаешь, тут ранили нашего товарища на разборках, надо прооперировать, – и, чтобы у доктора не оставалось никаких сомнений, достал из кармана сложенную пополам пачку американских долларов и добавил, – здесь полторы тысячи, сделаешь как надо, добавлю еще, но чтобы никому ни слова. Понял?» Одевшись, он поехал с ними в свою клинику, прооперировал раненого, благо, пуля угодила в мякоть бедра: он извлёк пулю и, обработав и зашив рану, выписал рецепт. Знакомый не соврал, на прощание он достал из кармана пухлую пачку денег, отсчитал пять бумажек с портретом Бенджамина Франклина и положил ему в нагрудный карман.
