Богна искренне удивилась:
— А мне казалось, что ты у него хорошо себя чувствуешь.
— Я? — Он с иронией рассмеялся. — Я? Да я бы уж ему сказал! Живет как свинья, чавкает, когда ест, словно собака, а эти свои глупые подколки считает шутками. Можно ему было и не говорить, что он из села. Сразу видно. Уж я бы ему отвесил на бобы, когда бы не то…
Он осекся и взмахнул тростью.
— Эв, ты ошибаешься, это золотое сердце и очень чувствительный человек. Нельзя так поверхностно оценивать людей, особенно тех, кого стоило бы благодарить…
— Так что, я не был с ним вежлив?
— Я не о том, каким ты был, я о том, что ты о нем думаешь.
— Так вот, думаю, что у меня слишком чувствительные нервы, чтобы выносить такую компанию. И прошу тебя, на будущее избавь меня от визитов к Шуберту. Его и так по горло будет в конторе… Как могли подобному человеку, не имеющему представительности и лоска, без всякой элегантности, доверить такой пост, такое высокое положение! Нет, моя дорогая. Мне нет дела, золотое у него сердце или бриллиантовое. От людей, с которыми общаюсь, требую того же, чего и от себя: хорошего воспитания, прекрасных манер и добропорядочности.
Богна еще попыталась объяснить ему разницу между требованием от людей внешних, приятных тебе форм поведения и поиском их внутренних ценностей, но он не желал слушать.
В любом случае она утешилась тем, что у него оказалось достаточно такта, чтобы не выдать своего недовольства. И, как бы там ни было, во время визита к Шуберту он добился симпатии директора и сумел предстать в хорошем свете. А это уже немало.
На следующий день они проведали тетку Сименецкую, где просидели едва полчаса, поскольку все проходило очень официально. Тетка своим тоном, манерой обращаться и даже тем, как смотрела на них, настолько четко подчеркивала разницу между Богной и Эваристом, что Богна и сама чувствовала себя задетой и боялась, что Эварист обидится. Как же хорошо она знала вежливо-ледяной тон тетки, ее округлые фразы и почти наглые вопросы, которыми она всегда «развлекала» тех, кого хотела убедить, что их присутствие в ее обществе — почти случайность! К счастью, пришла Дина и кое-как спасла ситуацию, заняв Эвариста беседой о гольфе. Лола сидела молчаливая, и в ее огромных серых глазах, обращенных на Эвариста с каким-то неприятным упрямством, поблескивали искорки иронии. Она отвечала на вопросы матери короткими «да, мама», «нет, мама» и, казалось, радовалась атмосфере, которая едва ли не подавляла Богну. Чопорный Альфред подал кофе, которого, впрочем, никто не коснулся. Эварист сидел как на иголках. Когда они наконец вышли, Богна, ожидая взрыва дурного настроения мужа, сказала:
