Пауль был согласен, и вечером мы играли так, будто ничего не случилось. Только время от времени я ловил холодные, больше того, враждебные взгляды, которые Пауль, сидя за роялем, бросал на Еву и на меня.
Уже на другой день я почувствовал, как натянуты у нас нервы. Напряжение и недоверие стали невыносимы. Мы долго напрасно ждали Пауля. Его вызвали на четырнадцать часов, и он обещал сразу же прийти в наш ресторан, где его будет ждать один из нас, тот, кто сможет освободиться; но он не пришел. Только около семи вечера, когда мы все были в сборе и очень волновались, он тихонько открыл дверь артистической. Мы опустили инструменты и впились в него глазами.
Он медленно обвел взглядом наши лица и швырнул пальто на стол.
— Добрый вечер, Пауль. — Вальтер бережно положил свою трубу на стол. Он не смотрел на Пауля, но сказал очень спокойно: — Почему ты пришел так поздно?
— Заходил еще в разные места…
Вальтер обернулся и взглянул Паулю в лицо.
— Ты же обещал прийти сразу. Неужели ты не знал, что мы волнуемся?
— Знал.
— Ну так в чем же там дело?
— Ах, так, ничего особенного.
— Что значит ничего особенного? Зачем-то они тебя вызывали?
— Так, кое-какие сведения о моем отце… Я ведь это вам наперед сказал. Только и всего.
Тут Ева громко окликнула его.
— Пауль!
— Почему вы все так на меня смотрите?
Ева, стоявшая у рояля, выкрикнула:
— Пауль, ты лжешь!
— Ева, как ты можешь? — Пауль сразу повернулся к ней.
Вальтер сидел на краю стола. Он сохранял полное спокойствие.
— Зачем-то они тебя вызывали, Пауль! Скажи правду!
Но Пауль был вне себя от ярости. Он стянул губы в кораллово-красное колечко.
— Я же вам сказал! И вообще, что это за допрос?
Никогда не забыть мне громкого удивленного возгласа Евы:
— Пауль, да у тебя совсем другой голос… совсем другой голос… Что случилось?
5. Три часа двадцать минут
С того самого вечера мы внимательно за ним следили. Зародившееся подозрение усугубило нашу бдительность. Но Пауль был, как всегда, пунктуален и ничем не вызывал недоверия. Джазовых номеров мы не играли — «негритянская» музыка была запрещена, но мы варьировали дозволенную танцевальную музыку. В нашем оркестре почти все были любителями, не профессионалами, однако у нас в квартале он пользовался успехом, хотя, может быть, и не всегда был на высоте. Зимой и летом, когда играл наш оркестр, в ресторане и в саду при нем всегда было полно народу. Пауль был эстрадный пианист с мягким бархатным туше. И когда Вальтер играл на серебристой трубе свои сольные партии, такие выразительные, что можно было подумать, будто он с нами разговаривает, тогда стремительно вступал Пауль с короткими бравурными вариациями, и только в финале к ним присоединялись остальные. Случались такие вечера, когда у нас еще был общий язык — у нас с Паулем. Мы слишком долго верили, что он забыл о нашей подпольной деятельности. Мы ошибались. Потом, к своему ужасу, мы это поняли. Дело в том, что прошел месяц-другой, и мы снова взялись за распространение листовок. Мы изменили место, время и метод работы. Мы были осторожнее, чем раньше, и никто не мог бы заметить ничего подозрительного, даже Пауль.
