— Чувство есть у меня такое, Аннушка, — наконец сказал он, — не может теперь пуля меня тронуть. Никак не может. Ежели и тронет, так на карачках доползу до ихнего города Берлина.
Анна молчала. Голова ее лежала на плече Павла и была тяжелая, словно камень. Павел чувствовал, как постепенно немеет его рука, будто разбухает, и уже не повинуется ему.
Анна не двигалась. Павел осторожно пошевелил затекшими пальцами. Анна вздрогнула, приподнялась на соломе:
— Уже пора?
— Пора, — ответил он, встал, вышел во двор.
Луна почти совсем потеряла свою яркость. Недвижимая, она лежала среди поблекших звезд. На востоке, словно щель в небе, появилась едва заметная розовая полоска. Края ее были неровны и захватывали часть огромного облака, нависшего над горизонтом. Освещенное изнутри, облако было грязно-серого цвета, цвета разведенной извести. Оно отбрасывало от себя жидкие отблески. Но они еще были так слабы, что таяли в холодном воздухе, поглощаемые тьмой.
На земле сейчас было темнее, чем в небе. Воздух был мягкий и свежий. Каждый звук падал в тишину легко и гулко. Скрипели ветвями деревья, бились оконные ставни, шелестели засохшие листья.
Павел услышал, как позвала его Анна, но не обернулся, быстро пошел в избу.
Старик сидел у стола, смотрел в окно. Павел постоял возле него, сказал:
— Прощаться надо, батя.
Старик хотел встать, но не смог и только беспомощно проговорил:
— Дай бог свидеться.
— Свидимся, — ответил Павел. Он подошел к печи, окликнул Ваню.
Мальчик шевельнулся, но не ответил. Павел встал на приступок, осторожно стянул его вниз. Ваня спал, от него пахло чем-то свежим и чистым, похожим на аромат леса и свежих трав. Он был тяжелым и теплым. Тепло передавалось Павлу, обволакивая все его тело, Павел закрыл глаза, почувствовав биение крови в висках.
— Прощая, — прошептал он, уложил мальчика в кровать деда и стал торопливо натягивать шинель.
— Меня погоди, — сказал старик.
Они вышли во двор. Воздух голубел. Звезды в небе были совсем маленькие, не больше шляпки гвоздя.
У хлева, вытянув руки вдоль туловища, стояла Анна. Она не шевельнулась, когда услышала скрип открываемой двери. Павел долго смотрел на нее, потом сдернул с головы шапку.
— Анюта…
Анна подняла лицо. Морщинистая, вздутая у переносицы кожа была мокра от слез. Крупные слезы дрожали в неподвижных ее бесцветных глазах.
— Не надо, Аннушка.
Она вскрикнула, бросилась к нему, обхватила за шею.
— Ты же не одна, Аннушка, — говорил Павел и гладил худые ее плечи, — ты же дома… Люди помогут, что надо. А я… я злой, Анюта… — Он улыбнулся сквозь слезы. — Ты мне детишек еще нарожаешь…
