— Подвинься! — сказал Павел, лег рядом с ней. Потом осторожно, будто случайно, нащупал ее голову, провел рукой по волосам. — Убогая…
— Павлуша, не могу, Павлуша, — заплакала Анна, прижимаясь к нему. — О тебе все дни напролет думала, все ночи. Душно мне в этой Германии было, опостылело, убежала я от хозяина, а меня поймали и били, били, а хозяин кипятком мне в глаза плеснул. Силушки нету моей!
На кровати закряхтел, заворочался старик.
Анна вздрогнула, торопливо отодвинулась от мужа.
— Встать помоги, — сердито сказал старик.
Павел обхватил его, повел к двери. Они долго молча стояли во дворе, щурясь от мягкого света луны. Старик взглянул на горизонт и, хотя не увидел там ничего, кроме смутной, настороженной мглы, сказал:
— Рассвет скоро… Пора тебе в путь.
— Успею, — ответил Павел.
Когда он вернулся в избу, Анна сидела на матраце, обхватив руками ноги. На острых, девчачьих ее коленях лежал белый лунный свет.
— Я знаю, он меня жалеет, — сказала она. — Не надо меня жалеть, Павлуша! Я все могу. Я все буду делать. Сама буду. Я все могу, Павлуша.
Дверь во двор была полуоткрыта, и в избу, растекаясь по полу, вползал ветер. Но Анна не чувствовала холода, она говорила быстро, захлебываясь слезами. Павел нагнулся, прикрыл ее одеялом.
— Не надо, Анюта, Ваню разбудишь.
И Анна перестала плакать. Она всхлипнула, ладонью утерла мокрое лицо, прошептала:
— Не буду… Ты корову хотел поить, иди…
Павел поднял с пола ведро, ушел.
Старик сидел на пороге.
— Слышишь? — спросил он.
В хлеву жевала жвачку корова — в ночной тишине звук этот был слышен далеко, мирный, знакомый звук…
Казалось, это было так недавно — и Анне и Павлу становилось тесно в избе, они выходили сюда на порог, и так же сидели здесь по ночам и молчали; Павел гладил пухлые теплые колени жены, в хлеву жевала жвачку корова, в небе светила луна…
— Слышу, — ответил Павел и ушел за водой.
Когда он вернулся, старик, опираясь на палку, стоял посреди двора:
— А я молодец еще. С посошком хоть куда добреду. Ну-ка, поглядим на коровушку…
Увидев людей, корова вытянула шею, потянулась губами к ведру. Старик сразу узнал ее — это была та самая коричневая в белых пятнах коровенка, которая первой вошла в деревню. От этого ему стало почему-то радостно, он отстранил Павла, подошел к корове и, как знакомую, похлопал по спине.
— Я тебя доить-то буду, слышишь. На старости лет бабой заделаюсь. У, дура!
И незлобиво ткнул ее кулаком.
Корова фыркала, жадно, со свистом втягивала воду, сопела, как ребенок, который сосет грудь.
