Марк засмеялся. Он бы сейчас тоже был рад напиться.
— Кирилл, — Марк позвал, Луч нехотя повернулся. — Помнишь, ты как-то, ужравшись, говорил мне, что мы с тобой настолько охрененные друзья, что если бы я убил человека, ты бы сначала помог мне спрятать труп и только потом сказал бы, что я мудак?
Луч кивнул, поджав губы, выдавил тихо:
— Помню.
— Так вот. Ты мудак.
Марк улыбнулся.
Любомир Билык
Семинар Евгения Сидорова, 3-й курс
Морской мальчик (отрывок)
Я встретил ее поздней осенью. Пришел в аудиторию, утром. Раньше, чем обычно, пришел. Только солнце светило ярко, и я жмурился и украдкой улыбался.
Белая аудитория — огромная, крашенные известью стены, на стенах — макеты сушеных рыб. Тут тебе треска, и щука, карасики мелкие, и главная гордость коллекции — огромный осетр. Между рыбой таблицы — как разделывать. У осетра, например, первым делом удаляют хорду, а еще аккуратно вырезают мочевой пузырь, не повредив его, иначе мясо будет горчить.
Я рассматривал таблицы в десятый раз уже, как в аудиторию вошла Надя. На ней была белая кофточка, обшитая серебристыми чешуйками, совсем как у карасика, а волосы растрепаны и небрежно лежали на плечах. Кажется, никто и не заметил, как она вошла. Ее мало кто замечал — Надя была девочка тихая, молчаливая, не разговаривала почти, а если и говорила, то голос у нее был неприятный и ломаный, и никто ее долго не слушал. Остановилась в углу, прям под таблицей с разделанной рыбой и смотрела внимательно своими карими глазами — куда бы сесть. И я смотрел на нее исподлобья. Она повертела еще головой, а потом заплыла, плавно, ногами-плавниками своими, прямо под потоки солнца, и обожглась как будто, запрокинула голову, повернулась, поцеловалась бледной кожей с лучами солнечными, и тут стукнуло; глаза ее налились золотом, повернулась в другую сторону, выгнула хребет, и стукнуло второй раз; серебром засияла ее чешуя, заблестели стены, окна, засветились волосы и поплыли, поплыли щуки и карпы, поплыл осетр, взмахивая хвостом; повернулась еще раз, и стукнуло в третий; ветер подул, соленый ветер, и расплылась Надя, рассыпалась чешуйками, песчинками, растеклась по полу, растеклась, а я вдыхал запах моря и, дыша через раз, ловил серебряных рыбок в ледяном бегущем ручейке.
До самого конца занятий в тот день я не отрывал от нее взгляда — все ждал, когда же, когда она взмахнет волосами и засияет, я ждал и совершенно недоумевал — почему остальные не замечают воду под ногами, соль в воздухе, яркое небо на улице и огромное кипящее море на горизонте. После занятий в тот день я спустился к берегу — от корпуса с синей старой крышей, где учился, бежать было минут десять. По улице, что под уклоном спускалась вниз, быстро шел — мимо нагромождения шанхайских домиков на холме, мимо завода с молчащими в тот день черными трубами. Прошел мимо свежих глянцевых отелей в виде башен — они выстроились в ряд, будто охраняя подход к морю. Перешел через пустырь — слева начинался татарский район, справа — небольшая речка, мутная, серая, что протекала через весь город и в конце концов впадала в болото, переходящее в пляж. На берегах речушки росли камыши, а еще ромашки, маки и прочие росистые весенние травы. Там, где речка впадала в море, великая набережная заканчивалась. Мраморные огромные плиты, лестницы, перила и балясины уступали место камням, скалам и мелкому, больше похожему на пыль, песку.
