Ребята подставляли сложенные лодочкой ладони под струю чесмы{55} и с жадностью пили холодную воду. Потом, вытерев губы и подбородок тыльной стороной руки, говорили удовлетворенно:
— Вот это вода! У нас такой даже не пробовали!
Корча действительно производила впечатление красивого современного города, и, наверно, правы были те, кто называл ее маленьким Парижем. Юный Исмаил сам не видел французской столицы и мог судить о ней лишь по фотографии, помещенной в словаре Ларусса. Но самое неотразимое впечатление произвел на мальчиков велосипед. Сразу же и безраздельно эта машина завладела ими, как несколько позже цветущие привлекательные корчарки с их круглыми наливными щечками.
Велосипедов в Корче было множество — не только личных, но и выдававшихся напрокат. Прелесть какая! За несколько крон можно взять на определенное время велосипед, сесть на него и лихо катить по широкому бульвару, открывавшему тебе объятия. Проехать его из конца в конец, вернуться назад и еще раз повторить весь путь туда и обратно. Летишь, и никто не в силах тебя догнать. Ветер хлещет по лицу и шее, взлохмачивает аккуратно причесанные волосы и шепчет тебе на ухо с приятным тихим присвистом:
— Жми давай вовсю! Весь мир теперь твой!
Селим, освоивший велосипед раньше Исмаила и отличавшийся большей смелостью, начинал свой путь с бульвара Святого Георгия, затем сворачивал на другой, доезжал до квартала Дебойя, поднимался на холм Мадеми и оттуда спускался вниз. Отвага Селима еще больше поднимала его в глазах Исмаила, превращала даже в героя, которому хотелось подражать. Исмаилу, однако, не удавалось добиться такой же скорости.
До квартала Дебойя он еще добирался, но преодолеть подъем на Мадеми никак не мог. К тому же та искра смелости, которая зажглась в душе Исмаила и подзадоривала на состязание с двоюродным братом, вскоре навсегда потухла из-за несчастного случая, происшедшего у него на глазах.
Однажды, как это было у него заведено на каждый день, Селим добрался на велосипеде до самой вершины Мадеми и повернул назад. Исмаил наблюдал за ним снизу. Селим лихо катил с холма. Полы расстегнутого пиджака развевались на ветру словно знамена. Его руки спокойно и уверенно держали руль, а сам он весело ухал и взвизгивал, упиваясь своей беспримерной удалью, да еще на глазах завороженного кузена. Спускаясь на бешеной скорости, Селим что есть мочи орал:
— Эй, давай пошевеливайся, сухоножка!
В этот момент случилось то, что должно было с неизбежностью произойти, но чего не ожидали ребята. Велосипед набрал такую скорость, что даже бесстрашный Селим испугался. Теперь велосипед уже не казался ему велосипедом — машиной, которую производят на фабрике. Он больше походил на впавшего в ярость джинна, способного сотворить нечто такое, что не подвластно человеческой воле. Меж тем велосипед бешено несся вперед. Теперь загнутые концы его руля напоминали рога, а сам он казался разъяренным быком. У Селима потемнело в глазах. Ветер больше не нашептывал ему ласковых напутствий, а угрожающе свистел пронизывающим декабрьским вихрем. Оцепенелые руки, приклеенные к рулю, не могли справиться с этим чудовищем, которое несло его, как ветер листья. Тело Селима стало ледяным от страха. Он нажал на ножной тормоз, но проклятый велосипед не подчинился. Он нажал еще раз, сильнее. Тормоз сломался. Тогда растерянный и испуганный мальчик сделал то, чего нельзя было делать ни в коем случае. Он сильно и резко нажал на ручной тормоз, и в тот же момент велосипед, словно очутившись перед важной персоной, круто остановился. Заднее колесо поднялось вверх, описало в воздухе круг и опустилось, заняв место переднего. Затем, не устояв на руле, велосипед после нескольких подскоков рухнул набок. Заднее колесо все еще крутилось и скрипело. Селим лежал рядом.
