— Не читайте больше мои письма, — устало сказала Тиффани. — И дневник тоже.
— Лады, — легко согласился Явор Заядло.
— Даёшь слово?
— Ах-ха.
— Но ты и раньше это мне обещал!
— Ах-ха.
— Крест на сердце, чтоб ты сдох?
— Ах-ха. Нае проблемо.
— Честно-пречестно слово лживого вороватого пройдохи-Фигля? — усмехнулась госпожа Вероломна. — Вы ж эт’ такс кумексаете: мы ужо всё одно кирдыкснулись, так чё нам бу, ежли мы словесо и порушим, ах-ха? Верно я грю?
— Ох, верно, хозяйка, — ничуть не смутился Явор Заядло. — Спасибы, что напомянула.
— Да ты ж и не дум-дум своё словесо держать, Явор Заядло!
— Верно, хозяйка. Всяки-таки несчастны мал-мал словеса непочём не удержу. Тут дело тако: мы ж должны во что б ни стало нашую громазду мал-мал каргу обережать. Мы и жисти свои должны покласть за неё.
— А кыкс вы свои жисти покладёте, ежли вы уже скопытились? — резко спросила ведьма.
— Ах-ха, тута так сразу и не скумексаешь, кыкс нам их покласть. Проще уж покласть жисти всех чучундр, кто ей зло чинить удумает.
Тиффани смирилась с судьбой.
— Мне уже тринадцать, — сказала она. — Я сама могу о себе позаботиться.
— Нет, вы послушайте эту госпожу Я-всё-сама! — фыркнула госпожа Вероломна, но не слишком ядовито. — И с Зимовеем, значит, сама разберёшься?
— Что ему от меня нужно? — спросила Тиффани.
— Я же тебе говорила. Возможно, он хочет поближе посмотреть на девицу, у которой хватило наглости плясать с ним, — ответила ведьма.
— Но это была не я! Меня ноги сами понесли танцевать! Я не хотела!
Госпожа Вероломна повернулась к девочке в своём кресле. «Интересно, чьими глазами она сейчас на меня смотрит? — подумала Тиффани Задним Умом. — Глазами Фиглей? Воронов? Мышей? Всех вместе? А может, и жучиными глазами с их множеством граней? Сколько их всего, этих глаз? Сколько Тиффани она сейчас видит?»
— А, ну тогда всё хорошо, — проговорила ведьма. — Раз ты не хотела… Ведьма всегда в ответе! Ты что, так ничему и не научилась, деточка?
Деточка. Для почти тринадцатилетнего человека нет оскорбления хуже. Тиффани почувствовала, что её опять бросило в краску. Жар стыда ударил ей в голову.
Вот почему она твёрдым шагом пересекла комнату, распахнула переднюю дверь и вышла наружу.
Пушистый снег мягко ложился на землю. Тиффани запрокинула голову и посмотрела в низкое серое небо. Снежные хлопья порхали, как пёрышки. Когда на Меловых холмах шёл такой снег, люди говорили: «Матушка Болен своих овечек стрижёт».
Тиффани двинулась прочь от домика, снежинки опускались на её волосы и таяли. Госпожа Вероломна что-то кричала ей вслед, но она шла и шла, и обжигающее чувство стыда гасло под снегом.
