Прошел дальше в холодную темноту, в Пещеру Пловцов, где оставил ее. Она все еще была там. Отползла в угол, плотно закутавшись в парашютный шелк. Он обещал вернуться. Он тоже предпочел бы умереть в пещере, в уединении, в окружении пловцов, застывших в наскальных рисунках. Берманн как-то говорил, что в азиатских садах можно смотреть на скалу, и будет казаться, что это вода, а если смотришь на неподвижную поверхность озера, то она покажется твердой, словно скала. Кэтрин выросла среди садов, дыша их влажными тенями; для нее были привычными понятия «решетка, увитая зеленью» или «корабельная роща». Страсть к пустыне была временной. Она полюбила ее неприступность из-за него, ибо хотела понять, почему ему так хорошо в уединении среди раскаленных песков. Она всегда любила дождь, ванну в клубах пара, влагу, медленно обволакивающую; нравилось наполовину высунуться из окна в ту ночь в Каире, пропитаться дождем, а потом, не вытираясь, одеться, чтобы все еще чувствовать на себе влагу. Точно так же она любила семейные традиции, учтивые церемонии и классические стихи. Была ненавистна мысль умереть здесь, незаметно. Нить, которая связывала ее с предками, была осязаема, в то время как он стер из памяти и свой путь к настоящему. Мужчина удивлялся, как она могла полюбить его, несмотря на отрицательные качества и полную безымянность.
Она лежала на спине – в позе, типичной для захоронений в Средние века.
Я подошел к ней, обнаженный – как тогда, в нашей комнате в Южном Каире; хотел раздеть ее, хотел любить ее.
Что ужасного в том, что я делал? Разве ты не прощаешь все тем, кого любишь? Прощаешь эгоизм, желание, обман до тех пор, пока ты – причина, мотив, цель… Можешь заниматься любовью с женщиной, у которой сломана рука или у которой лихорадка. Она высасывала кровь из моей раны на руке, а я делал то же, когда у нее была менструация. Есть слова в европейских языках, которые не так-то просто перевести без потерь, например – фелхомалия. Оно похоже на могильный сумрак, потому что означает близость между мертвыми и живыми[74].
Я взял ее на руки, нарушив ее сон и тонкий саван из парашютного шелка.
Вынес на солнце. Оделся. Одежда высохла и стала ломкой от жары.
Снова взял ее на руки, сделал сиденье из рук. Когда мы вышли на песок, повернул так, что она смотрела назад, через мое плечо. Женщина была очень легкой. Я помню, как носил ее на руках по комнате, а она оплеталась вокруг меня и была похожа на веер, принявший человеческое обличье: руки в стороны, пальцы раскрыты, как у морской звезды.
