— Возьми меня!
— Только не говори, что ты любительница поболтать в постели, — пробормотал Эншо, поразительно способный строить такие длинные, связные, мать твою, саркастичные фразы.
— Сейчас! — взвыла Мэб, извиваясь, пытаясь освободиться, перехватить инициативу. Повалить его на пол, самой оседлать, самой взять то, что нужно.
Эншо чертыхнулся сквозь зубы, подхватил ее ногу под колено и вошел одним резким, грубым движением, не заботясь ни об удобстве, ни о своей любовнице, ни о каких-либо последствиях. Мэб вскрикнула, испытывая при этом грубом, почти жестоком проникновении одновременно и боль, и восторг.
Эншо быстро нашел нужный ритм, а может, во всем было виновато проклятое зелье. Он выпустил руки Мэб, и та вцепилась ими намертво в воротник пиджака, пальцами ощущая тонкий кожаный кант отделки. Сам Эншо подхватил ее под ягодицы, сжимая, тиская, принося дополнительную сладкую боль. Каждым новым, грубым, лишенным чего-либо человеческого выпадом он вжимал ее в стенные панели, а Мэб всхлипывала от наслаждения. Все плыло перед глазами, не осталось ни мыслей, ни иных чувств, кроме темного, чарами навеянного восторга.
Все кончилось быстро, вспышкой, невиданным прежде оргазмом, от которого на долю секунды, кажется, Мэб оглохла и ослепла, и провалилась в бесконечную черноту. Все прочее, происходящее в реальном мире, было сейчас бесплотно и неважно, даже то, что Эншо кончил в нее. Потом, все потом, все станет важным когда-нибудь еще.
Сознание вернулось урывками, и сразу же на Мэб нахлынула реальность, холодная, темная и страшная.
Она полулежит на полу, опираясь на стену, бесстыдно раскинув ноги, белеющие в полумраке. Как шлюха. Волны наслаждения, словно отголосок мощного землетрясения, все еще заставляют вибрировать ее мышцы. Нервы все еще натянуты рояльными струнами и гудят от легкого касания. Тело удовлетворено, изнежено, телу нужна сейчас хорошая ванна и мягкая постель. В остальном же… если бы можно было назвать это изнасилованием, Мэб бы определенно так и сделала. И сдала Эншо в полицию. Вот только… минуту назад она сама этого отчаянно хотела.
— Сидеть будем в одной камере, — хмыкнула темнота бархатистым голосом Эншо, от которого все еще мурашки бежали по коже.
— Вы мысли читаете? — хмуро поинтересовалась Мэб.
— Полагаю, думаем мы об одном и том же. Встать можете?
— Вы себе льстите, — ядовито фыркнула Мэб, попыталась подняться и обнаружила, что ноги ее не держат, а проклятые туфли на тонком, модном в столице каблучке, надетые чтобы произвести впечатление на Верне, разъезжаются на паркете. Мэб выругалась, грязно, употребив все ей известные слова.
