— Скажи ему, пускай и он останется, — посоветовала подруга. — Скажи…
Неподалеку в сером жемчужном полумраке бесшумно возникла фигура того, о ком они говорили. Он двигался медленно, но уверенно, словно знал, где его ждут.
— Идет! — жарко шепнула Набат. — Не забудь моего совета! Я побежала…
Отвернувшись, словно ничего не замечает, она проскользнула мимо Махтумкули. Он понял ее деликатность и поспешил к стожку.
Сердце Менгли билось так, словно выскочить из груди хотело. Руки ее леденели в горячих руках любимого, а тело было охвачено оцепенением — даже головы не поднять. Вероятно, и он испытывал нечто похожее, потому что долго они стояли как единое целое, долго не могли прийти в себя.
Махтумкули опомнился первым.
— Моя Менгли… взгляни на меня…
Она не шевельнулась, стояла замерев.
— Я все знаю, моя Менгли… я слышал все… Крепись, моя милая… не позволяй топтать свою судьбу…
Пальцы девушки дрогнули в его руках.
— А ты уезжаешь? — тихо прошелестели губы. — С Човдур-ханом?
— Нет… я должен ехать в медресе…
— Не уезжай… не бросай меня одну…
Махтумкули замешкался с ответом — ему было нечего сказать.
А она ждала, и душа ее ныла и плакала от этого страшного ожидания. Она догадывалась, каким может быть ответ, но верила, что он будет другим. Представился отвратительный для нее облик Адна-хана — и словно холодной водой окатили. Ледяной водой! Все внутри затряслось и сил больше не было.
Менгли всхлипнула, глотая застрявший в горле ком. Он мешал дышать, мешал говорить. Он жить мешал!
Горький отчаянный шепот:
— Не уезжай!.. Прошу!..
Она выдернула руки из его ладоней и стремглав побежало к селу.
Махтуллкули еще не успел сообразить, что делать, как откуда-то выскочил мальчишка и попытался улизнуть. Поэт словил его за шиворот.
— Подслушивал, чертенок!
— Нет, нет… клянусь могилой… — заверещал пойманный. — Святым Кизыл-имамом клянусь! Ничего не слышал, ничего не видел!
— Ну, беги, коли так.
Отбежав на почтительное расстояние, мальчишка приостановился.
— Слышал! Все слышал! Все видел!
Но в ушах Махтумкули звучал другой голос: «Не уезжай! Не бросай меня одну!» И свои собственные слова звучали, сказанные брату Абдулле: «Не уезжай, брат…» Общее заключалось не только в их звучании.
Отца дома не было — уехал за покупками в Куммет-Кабус. Мать угомонилась, уснула. А Менгли не спалось. Она ворочалась с боку на бок, корила свою судьбу, сетовала на беспечность Махтумкули. Знает же, что Адна-хан не ограничится одной попыткой! Знает — а все равно собирается в свою Хиву. Или ученье для него дороже, чем любимая? Менгли гнала подобные мысли. Она свято верила в любовь, верила в искренность чувств. Во имя любви она готова была бросить себя в огонь! И все же… почему так спокоен он? Почему оставляет ее одну на растерзание Адна-хану? Верит в ее силы? А у нее ведь так мало их, сил этих…
