А вокруг лето, полдень, лепота, расслабление.
Но кипяток жжет Васильева. Просто нещадно жжет — ЫЫЫЫ!!!
Жжет! Нет сил терпеть, а помощи все нет и нет, и тогда Васильев бросает трубу на хер, с криком выбегает на улицу, окропляя дорогу потом и не только, и...
И что он видит? Посланный за помощью молоденький мичман играет с котенком.
Такого вопля давно не слышали у акванавтов.
Васильев гнался за молодым мичманом с возгласом: «Убью, сука!»
Молодого мичмана от смерти спасли только быстрые ноги.
У нас мичман Панин по большому в туалет только при сигарете ходил. Входил, садился, закуривал, и только тогда из него на базе дерьмо шло. Иначе никак. Условный рефлекс, отшлифованный годами. Вот в море, под водой, без сигареты — пожалуйста. А на свежем воздухе — ни за что. А тут — перестройка грянула и с сигаретами перебои. Не подвозят вовремя, и мичман Панин у нас три дня не срамши.
Просто погибает человек. «Найдите мне хоть сена», — говорит он всем жалобно. А где мы его найдем? Север, зима — ни травинки. Люди были посланы искать, но вернулись ни с чем. Мы к доктору его отволокли, а он с клизмой не дается и все стонет: «Травы... мне... травы...» — умирает человек.
И вот когда стало совсем невтерпеж, — просто у всего экипажа жопа разрывается от сострадания, — врывает в ротное помещение матрос Хохлов с криком: «Нашел!» — в заброшенной казарме он нашел засохший фикус. Перетирали его листья просто все, для скорости. Потом свернули козью ножку, воткнули скрюченному Панину ее в рот, подожгли, а самого его, дымящегося, под руки волоком в гальюн. Там штаны сдернули, развернули почти совсем без ощущений, усадили орлом и дверь прикрыли.
И тут с помощью жопы он издает рев буйвола, застрявшего в кустах — СРЕТ!!!
Вы знаете, никогда потом этот звук не порождал в экипаже такое количество счастья.
С тех пор фикус у нас постоянно в казарме растет.
На всякий случай.
У нас есть катер для отвозки курсантов. То есть, практика, мы их откатали, они на берег сошли, потом у них какие-то береговые бдения с переходом в мучения, а мы — несколько офицеров и, стало быть, преподавателей, на некоторое время свободны вместе с командованием катера, что непременно отмечается.
Все напиваются, как последние свиньи.
А утром — строгие и тупые — все собираются у каюты командира, потому что он из дверей должен появиться и определить нашу дальнейшую судьбу.
И он появляется. То есть, открывается дверь и из нее показывается рука, которая, следуя по стенке влево, начинает там шарить — это он графин ищет. Там на стенке, в специальном стакане, прикрученном намертво, стоит графин с водой. Вернее, стоял до вчерашнего дня, а потом мы его на рынду заменили. Она как раз по размеру подошла. И она же медная, гладкая и прохладная, и очень, потому, на графин похожа, если б не одна деталь — у нее горлышка нет. А рука командира шарит именно в поисках этого горлышка. Гладит она бока рынды, и, судя по всему, недоумевает — где же оно. А наши, наблюдая эти муки, комментируют: мол, горлышко должно быть, надо только получше поискать. И рука, следуя этим указаниям, ищет получше, а ее направляют: мол, влево посмотри, а теперь вправо, а что, если бок почесать.
