Наш СКР с командующим Кольской флотилией на борту пошел в Норвегию. А командующий — веселый, хохочущий, цветущий, энергичный, большой — жизни в нем полно, и все это направляется в Тромсе.
Там их дожидается фрегат береговой охраны и норвежский командующий — суховатый, как с картинки, натовский адмирал.
Пол ночи отмечали конец «холодной войны», потом братание и переход на «ты».
А утром надо было на натовском вертолете летать. Над заливом, над фрегатом и над прочими кораблями, раскрашенными и чистыми.
Наш командующий с утра перед полетом от жажды неминучей пять кружек кофе в себя опрокинул, от удовольствия крякнул, но в воздухе его занемогло. Часа полтора летаем и общаемся с норвежцами через атташе, а я — рассказчик этого рассказа — рядом с командующим сижу, и ляжки наши соприкасаются, и через нее, через ляжку, я чувствую, как в нем растет напряжение.
А красота вокруг невероятная: лето, море изумрудное, скалы игрушечные, корабли-кораблики.
А командующий все тучнеет и тучнеет, и, одновременно, скучнеет.
А как с этим недугом поступают все на свете вертолетчики? Они просто открывают дверцу и ссут нам на голову.
И командующий поступил бы точно так же, будь под ним не Норвегия, а горячо любимая родина.
А тут нет! Не мог он нассать на Норвегию и так уронить то единственное, что мы еще не уронили — нашу честь.
А тут они еще решили летать не только над морем, но и над прекраснейшей норвежской сушей.
Часа полтора проходит — командующий почти никакой.
— Уве, — говорит он тихим, дряблым голосом норвежскому командующему, — давай мы где-нибудь сядем. Ножки разомнем.
И сели. В Эванесе, на военном аэродроме. И тогда мне на секунду показалось, что норвежцы понимают, что с нашим героем происходит, потому что сели в самой середине бетонного поля. Вокруг на полтора километра ни куста.
Подъехал рафик и заправил вертолет.
Назад летели часа два-два с половиной, командующий был в полном отрубе. Чувствовали ли вы когда-нибудь, что у вас на руках умирает ваш друг, брат или же большое живое существо? Это просто тоска сердечная.
Вот и я себя так чувствовал, потому что он уже без всего, сползает и всей тяжестью на меня наваливается, а я его удерживаю.
И вот садимся, наконец.
И не на наш поганейший СКР — где у нас там садиться — а на их поганейший фрегат.
А к командующему сразу всякие клерки ринулись, рванули, обступили: кто бумажку подписать, кто еще чего. Я атташе шепчу: «Хватаем его под руки и в гальюн пулей, а то помрет!»
