Пароход идет в Яффу и обратно | страница 37



Сэр Томас Эдвард сидел в ванне двадцать минут. Одеваясь, он позвонил. Вошел слуга.

Сэр Томас сказал ему:

— Пришлите мне машину: через час я поеду в Мекку.

— Какую машину, сэр?

— Все равно, — ответил короткий англичанин. — Нет, постой. Достань мне ту машину, на которой я приехал в гостиницу. Ты знаешь шофера?

Слуга ответил:

— Знаю. Это Муса. Вы ему очень нравитесь, сэр.

— Он тебе это говорил?

— Да, сэр.

— Иди.

Через час к гостинице подъехал Муса. Короткий англичанин ласково с ним поздоровался.

— В Мекку? — спросил Муса.

— В Мекку, — ответил англичанин, — к дому шерифа!

— К дому шерифа! — восторженно повторил Муса.

Когда машина выскочила на шоссе, Муса сказал:

— Я про вас знаю, сэр.

— Что ты про меня знаешь?

— Вы работали на Синае землемером.

Действительно, несколько лет назад он производил для военного министерства геодезическую съемку Северного Синая. Он справился у Мусы, откуда тот знает. «Читал в „Истиклале“», — ответил Муса.


Гордон не пошел на доклад. Купаясь в бассейне, он узнал, что после доклада будет запись добровольцев, ходатайствующих о зачислении их в маккавейские батальоны, формируемые в Англии. Что же это было за удивительное ощущение! Не Гордон ли мечтал об участи полководцев: Иисуса Навина, Давида, Иуды Маккавея, Голиафа? Кто знает, может быть, петиция в военное министерство есть путь к мечте? Тут просыпался в Гордоне практик, видевший и ощущавший всю кровавую несуразицу войны. В этом, видно, помогала ему нация. Нация, презирающая и боявшаяся крови. И в нации же, думал он, была причина двойственности его поступков. Весь мир говорил об удивительном свойстве еврейского народа сочетать резкую способность к отвлеченному мышлению с столь же резким практицизмом. К тому же на улице все еще шел дождь. В письмах пяти забранных на фронт фальцовщиков все неудобства войны были связаны с дождем. В последние дни в экспедицию часто приходила мать одного фальцовщика. Второй номер при шестидюймовом орудии был ее сыном. Она перестала получать от него письма. В эти дни русские войска покидали Галицию. Шло развернутое отступление из Червонной Руси. В очередях за керосином заметно прибавились траурные повязки. В экспедиции говорили: «Кончился второй номер». А мать второго номера приходила сюда плакать. Она плакала и мешала работать. Тюки и пачки летели через ее голову. Бумажный снег валился на ее нищенскую шаль. «Кончился второй номер», — сказал Гордону на улице его товарищ по работе. Он встретил его у клубных дверей. Под дождь товарищ рассказывал ему: сегодня днем мать получила письмо. А в письме было: «Ваш сын та-та, та-та — под Журавой. Он похоронен в братской могиле». Затем следовала неразборчивая подпись полкового адъютанта.