Среди созвездий разных,
ни разу не задев их,
Мигая красным глазом
летает самолет.
Его ориентиры
прекрасные напевы,
Незримые пунктиры
и солнечный восход.
Где будет приземленье,
в Гонконге или Дели,
То помнит стюардесса
и сонный пассажир.
А в Риме гнут колени,
в Баку лежат в постели,
Пьют чачу для прогресса
и лопают инжир.
И видит бортмеханик
кружение планеты,
И плещут океаны
жестокою волной,
И сердце наше ранят
гремучие ракеты,
И в душу барабанит
транзистор покупной.
Я знаю, знаю, знаю,
что я еще на взводе,
Что я, как умывальник
с горячею водой.
Но ах, я не борзая,
но ах, я не в походе,
А мне велит начальник
итти в последний бой.
Ну, что ж, давайте прыгну
на землю без промашки.
Пускай увидит летчик,
что значит "на таран", -
Я тело свое выгну,
я вырвусь из рубашки,
И как первопроходчик
влечу я в океан.
И там, как все поэты,
погибну без оваций,
А рыбам, как известно,
плевать на ордена.
И будет улыбаться
в Париже стюардесса,
И выпьет на банкете
румынского вина.
Таруса-Москва, 1976-1978
Ветер гонит, гонит, гонит
Подгоняет.
То несет над преисподней,
То роняет.
Ноги что-то, что-то, что-то,
Еле тянут.
Ну, а вдруг они работать
Перестанут?
Ветер душит, душит, душит,
Рвет ушанку,
Выворачивает душу
Наизнанку.
Лупит снегом, снегом, снегом,
Тянет жилы,
И тебе уж не до бега, -
Быть бы живу.
Станешь тенью, тенью, тенью
И - ни с места.
А кругом хохочут ведьмы,
Вьются бесы.
И ты тоже, тоже, тоже,
Пляшешь с ними...
Неужели, Боже, Боже,
Я погибну
Что за чудо, чудо, чудо,
Наважденье -
Бесы ринулись по тундре,
Как олени.
Ветер тихо, тихо, тихо,
Влез в берлогу...
На снегу сидит зайчиха...
Слава Богу!
Истра-Нил, октябрь, 1972
Хрустнул песок под ногами.
Тупо ушел шагать.
А я, я уже другая, а я уже другая
Опять хорошая я.
Даже не хлопнул дверью, -
Как будто нагайкой, в кровь...
Так и ушел не поверив, так и ушел не поверив.
И это - зовут любовь!
Глаза принимать за небо...
Разве можно простить?
Мне кажется этого не было, мне кажется этого не было,
Иначе как же жить
Камень взять придорожный
И в сердце - как на ладонь...
Господи, для чего же, Господи, для чего же
Бросилась я в огонь.
Москва, 1925-1961
Романс (Когда-то пела ты романс один печальный...)
Тат. Влад. Мухановой
Когда-то пела ты романс один печальный:
-"C'est mon chagrin, c'est ma douleur..."
И как у Тютчева весь день стоял хрустальный...
О, сколько лет прошло с тех пор.
Была я, как щенок, слепая и глухая,
А ты всегда на высоте.
Кто б думать мог, что ты очутишься в Шанхае,
А я в снегах на Воркуте.
