На старом погосте
согнувшись в три погибели,
стоит она одетая в тряпье.
И кем бы вы ни были,
вы милостыню бросите,
В протянутую руку ее.
В подвале убогом
живет она из милости,
Среди таких же нищих и больных.
Но что ей до сырости,
до женщин с их хворобами
Глаза ее закрыты для них.
Забитой и кроткой
еды не много надо ей,
Одежда дорогая не нужна,
Тюремной решеткою,
и лагерной баландою,
Приучена к лишеньям она.
Все раны излечит,
войдя под кожу дряблую,
Магического шприца острие,
И выпрямится яблоней,
над грязью человеческой
Душа, как в раннем детстве ее.
На старом погосте, согнувшись в три погибели,
Стоит она, одетая в тряпье и т.д.
Коряжма, 1958
Дяде моему, Александру Матвеевичу Богданову
О, подожди, не улетай опять,
Постой еще, как добрый гость в передней,
В старинном фраке, с фалдами до пят,
Пернатый лорд, аристократ последний.
Припев: Аист, одиноко бродящий по лугу,
Опуская длинный клюв, точно рыцарь копье,
Ты как Фауст, смотрящий на прошлое в лупу.
Аист, улетевшее детство мое.
Еще тепло, еще земля поет,
Хоть ночь у дня неслышно время грабит,
Но ты в полетах точен, как пилот,
И никогда не нарушал свой график.
Припев:
Каюсь, мы считали тебя великаном,
Возвышаясь, над простертом на крыше гнезде,
Ты взирал на мена, как на щепку среди океана,
Аист, полюбивший навеки наш дом.
О, еслиб мог ты отменить маршрут.
Не умирать, в пути ломая крылья.
Но ты оставишь, жалкий свой уют,
И устремишься к желтым водам Нила.
Припев:
Каюсь, мы считали тебя великаном,
Возвышаясь, над простертом на крыше гнезде,
Ты взирал на мена, как на щепку среди океана,
Дядя Аист, не вернувшийся больше в наш дом.
Москва, 1965
