И под всем этим буйством красок — коллекция моего медицинского оборудования, расположившаяся рядом с жутким больничным креслом из зеленого кожзаменителя, стандартным для каждой палаты здесь, в Сейнт-Грейсиз. Я с опаской поглядываю на стойку капельницы — до начала первого из многих приема антибиотиков остается час и девять минут. Везет же мне.
— Вот она! — слышится голос в коридоре. Поворачиваюсь. Дверь медленно приоткрывается, и в щелочке появляются два знакомых лица. За последние десять лет Камила и Миа побывали у меня здесь миллион раз, но до сих пор не могут добраться из вестибюля до моей комнаты, не обратившись за помощью к каждому встречному.
— Ошиблись дверью! — говорю я с улыбкой, видя, как светлеют их встревоженные лица.
Миа смеется и толкает дверь:
— Сказать по правде, могли бы. Это же лабиринт какой-то.
— Радуетесь? — Я вскакиваю и раскрываю объятия.
Камила отстраняется, смотрит на меня, надув губы, и темно-каштановые волосы падают ей на лицо.
— Уже вторая подряд поездка без тебя.
Так и есть. Не в первый уже раз кистозный фиброз[1] лишает меня возможности отправиться с классом в поездку, присутствовать на школьном мероприятии или ждать солнечных каникул. Примерно семьдесят процентов времени у меня все нормально. Я хожу в школу, гуляю с Камилой и Мией, работаю над приложением. При этом мои легкие функционируют очень слабо. Но оставшиеся тридцать процентов моей жизни контролирует кистозный фиброз. А это означает, что, возвращаясь по необходимости в больницу для «настройки», я пропускаю такие вещи, как поход с классом в художественный музей или как сейчас — поездку в Кабо.
В этот раз главная цель «настройки» — накачать меня антибиотиками и избавить наконец от ангины и высокой температуры, которые никак не проходят.
Миа плюхается на кровать, вытягивается и демонстративно вздыхает:
— Всего-то две недели. Ты точно не можешь поехать? Это же наша последняя общая поездка. Ну же, Стелла!
— Точно не могу, — твердо говорю я, и они знают, что это серьезно. Мы дружим со средней школы, и им уже хорошо известно, что, когда речь заходит о моих планах, последнее слово всегда остается за кистозным фиброзом.
Дело не в том, что я не хочу поехать, а в том, что это вопрос жизни и смерти буквально. Я не могу поехать в Кабо или, если уж на то пошло, куда-либо еще, потому что всегда есть риск не вернуться. Поступить так с родителями для меня невозможно. По крайней мере сейчас.
— Ты же была в этом году главой планового комитета! Неужели нельзя сделать так, чтобы курс лечения перенесли на другое время? Мы не хотим, чтобы ты застряла здесь. — Камила обводит широким жестом так заботливо украшенную мной палату.
