Не откладывая дела в долгий ящик, я тут же изобрел некий закон сохранения: Из чего состоят все вещи, из чего первого они возникают, в то они, в конечном счете, и разрушаются, причем основное существо пребывает, хотя и меняется по своим свойствам. А вследствие этого можно сказать: ничто не возникает и не погибает, так как подобная основная природа остается. Можно было выразить этот закон и в виде математической формулы, но пример древних физиков, без толку нагромождавших друг на друга груды формул в своих трудах, остановил меня. Что толку было от их математических упражнений?!
Крепко я, видно, задумался… И лишь ключевое слово вернуло меня к симпосию.
— Наверное, ты так хвалишь Каллипигу за ее искусные и мудрые загадки? — спросил Сократ. — Некоторые из них уже давно вращаются по кругу времен.
— Не в этом дело, — отвечал Фалес, — загадками она лишь забавляется при случае, словно играет в бабки, и ставит ими в тупик собеседников, но душа у нее удивительно достойна, ум государственный, а нрав добрый, и это она побуждает Отца и Основателя, а также всех его Продолжателей мягче править гражданами и снисходить к народу.
— Оно и видно, — сказал Сократ, — как посмотришь на простоту и скромность ее облика. Но почему она с такой нежностью ухаживает за глобальным человеком?
— Видимо, потому, — отвечал Фалес, — что человек он, судя по всему, здравомыслящий и многознающий. Он, наверное, охотно и подробно ей рассказывает, чем мы-все питаемся, какими очищениями спасаемся от повальных психических болезней. Вот и сейчас, я полагаю, она за ним ухаживает и ласкает его, а сама слушает наши разговоры и учится управлять нами-всеми.
— Ах, Фалес, не управлять я хочу, а любить! — воскликнула Каллипига. И пальцы ее руки скользнули по моей голове и запутались в волосах. — Это ведь ты, проводя на песке маленькие черточки, делаешь великие геометрические открытия! Я же довольствуюсь малым.
— Ну, не таким уж и малым, — не согласился Сократ. — Впрочем, это ведь их дело… Ага! Я вижу, как у Ксенофана, не поспевающего на этот наш симпосий, готово сорваться с языка какое-то слово. И, клянусь собакой, это будет возражение Фалесу!
— Это нетрудно предвидеть твоим предвидением, Сократ, — донеслись откуда-то слова невидимого человека, наверное, того самого Ксенофана. — У Фалеса бог выступает как демиург, творящий Космос из водного хаоса.
— Зато у тебя, Ксенофан, нет и намека на космогонию, — ответил невидимому собеседнику Фалес.
