Мне не раз случалось объезжать диких лошадей, но по натуре я человек не слишком воинственный, можно даже сказать — робкий, и только неожиданная любовь к прекрасной рабыне побудила меня пуститься во все тяжкие. Я долго крепился, господин, а потом всё-таки не выдержал и заказал кувшин вина. И сразу стало легко, появилась надежда, страх отступил, а потому за первым кувшином последовал второй, за вторым третий, и... — Павлиан снова вздохнул, и по щекам его покатились крупные слёзы. Максимиан внимательно слушал его рассказ и теперь с удивлением ощутил в себе сочувствие конюху.
— Ну и что было дальше? — нетерпеливо спросил он, пока Павлиан утирал слёзы краем грязной туники.
— А дальше я уже не помню. Проснулся я на следующий день без единого гроша в кармане, а когда стал расспрашивать хозяина этого проклятого постоялого двора, куда девались мои деньги, то он едва не вышиб из меня дух да ещё пригрозил позвать стражу. Короче, я ушёл оттуда, стянув по дороге обрывок верёвки. Про себя я решил, что пойду на торги, чтобы в последний раз взглянуть на прекрасную иберийку, а потом выберусь за город и повешусь на ближайшем же дереве. Возможно, именно так я всё бы и сделал, но представь себе моё изумление, а потом и ярость, когда, замешавшись в толпу зевак и обливаясь горючими слезами, я вдруг увидел, что иберийку купил не кто иной, как мой хозяин Арулен! Эта прыщавая жирная свинья выложил за неё лишь половину той суммы, которую я получил за его лучшего жеребца, отчего я стал ещё больше страдать. На аукционе объявили о том, что иберийка — искусная швея, но я не сомневался, что она нужна ему лишь в качестве новой наложницы, поскольку недавно он продал двух старых! И тогда я понял, что умирать мне ещё рано.
Я знал, что по закону короля Теодориха, если свободный человек изнасилует рабыню, то и сам становится рабом того же хозяина. Конечно, это произойдёт в том случае, если у него не будет денег, чтобы заплатить штраф. Денег у меня всё равно не было, жить не хотелось, и поэтому я решился на крайнюю меру.
Я проработал у Арулена почти четыре года и прекрасно знал в его доме все ходы и выходы, а потому мне не стоило особого труда дождаться ночи и проникнуть в помещение, где содержались рабы. Чтобы меня не узнали, я вымазал лицо и руки чёрной грязью, понадеявшись, что в темноте буду походить на одного из четырёх нумидийцев, которые служили носильщиками. И вот я тайком пробираюсь туда, где по всем моим расчётам должна была находиться иберийка, — а я так надеялся, что Арулен оставит её в покое хотя бы на первую ночь! — и вдруг вижу... — Тут Павлиан снова заплакал, а Максимиан, раздосадованный его внезапными слезами, сердито прикрикнул:
