Максимиан не выдержал этого зрелища и поторопился перевести свой взгляд с арены на Амалабергу.
— А ты побледнел, — холодно заметила она. — Можешь попросить у моей служанки флакон нюхательной соли.
— Почему ты меня ненавидишь?
— Ты в этом уверен? Ненависть — это сильное чувство, а ты не вызываешь во мне даже самого слабого...
— Зато ты буквально переполняешь меня чувствами!
— Я к этому совсем не стремлюсь...
— Сейчас остатки этого увальня счистят с арены и состоится второй заезд, — вмешался в разговор Корнелий. — О чём это вы тут спорите?
— Твой приятель доказывал мне, что ты целые дни проводишь в лупанариях, а я утверждала, что у тебя хватает время и на пьянство!
— Я рад, что вы обо мне такого лестного мнения, — усмехнулся Корнелий и удивлённо подмигнул Максимиану. — Однако хочу напомнить, что и то, и другое прекрасно совмещается, о чём свидетельствует прелестное стихотворение Руфина.
Он слегка откашлялся и, не переставая улыбаться, продекламировал:
Против Эрота мне служит оружием верным рассудок;
Выйдя один на один, не победит он меня.
Смертный, с бессмертным готов я бороться, но если Эроту
Вакх поможет; один, что я могу против двух?
Амалаберга уже готова была улыбнуться, но в последний момент сдержалась и вновь горделиво вскинула голову:
— Это моё мнение не только о тебе, но и обо всех римлянах!
— И всё же тебе предстоит стать женой именно римлянина! — яростно заявил Максимиан, волнуясь от того, что никак не может найти нужного тона в разговоре с этой надменной красавицей, а потому постоянно или злится, или теряется.
— Но только потому, что мы, готы, верны и преданы своему королю!
«Она говорит о чувстве долга, — размышлял Максимиан, пока длился второй заезд и цирк буквально взорвался таким неистовым свистом и рёвом публики, что невозможно было расслышать собеседника, а потому все трое замолчали. — А всё же, не кроется ли за её надменностью любовь? Ведь самое очевидное объяснение её невыносимого поведения — это именно то, о чём она уже сегодня упоминала. Среди готов у неё наверняка есть возлюбленный, поэтому она так злится и досадует на то, что король отдал её руку мне. Но если это правда, то не благороднее ли с моей стороны будет отказаться от нашего брака? Достанет ли у меня сил, ведь она так хороша собой! Однако, прежде чем думать об этом, надо досконально убедиться в своих подозрениях».
Придя к такому выводу, Максимиан извлёк из-за пазухи вощёную табличку и стило, которые он постоянно носил с собой, чтобы записывать приходящие на ум стихи. «Будь добр отправить своего раба ко мне домой за носилками», — проворно написал он и передал эту табличку Корнелию. Тот прочитал, пожал плечами, а затем написал ответ. Максимиан поспешно развернул створки таблички и прочитал: «Зачем? Я отвезу тебя на своей колеснице».
