Когда я состарюсь, буду дедом, я, наверное, стану ужасным ворчуном и моралистом. Не могу выразить, как люблю я читать другим нотации: мыслей полна голова, слова сами струятся с языка, удержать их нет мочи. И я не удерживаю, пусть их, я даю им простор, они выпархивают на свет, как птицы. Как я рад тогда, как чувствую я тогда себя сильным, умным, красивым, способным вести за собой весь род человеческий. Тогда мне кажется: не будь меня, не говори я умных, справедливых слов, не указывай заблудшему человеку истинного пути - и весь мир полетит в тартарары, развеется в прах. Правда, в детстве, когда я был маленький, сам я не очень любил родительские нотации, слова взрослых мне казались тогда скучными, а мысли банальными, никак к делу не относящимися, но сейчас свои слова я ценил высоко.
Девушка приоткрыла один глаз. Увидев, что это не ее парень, а чужой незнакомый человек, строго посмотрела на меня и сказала:
- Долго вы намерены ковырять у меня за ухом своей палкой?
Я растерялся. Я не ожидал такого оборота. Я стоял с травинкой в руке и не знал, куда ее девать.
- Ну? - сказала она.
- Извините, - сказал я. - Я зашел на минуту. Я думал, что вор придет, деньги лежат, аппарат работает...
Слова запутались у меня. Я не знал, что говорить.
- И что же дальше?
- Дальше ничего. Я Сильву ищу. У меня кобыла убежала. Вы случайно не видели Сильву?
Девушка смотрела на меня с подозрением.
- Немедленно отойдите на два шага от сейфа, - приказала она.
Я повиновался.
- А теперь, молодой человек, видите вот это? - и она указала мне на большую медную чернильницу, стоящую на столе.
- Вижу.
- А это видите? - она указала на входную дверь.
- И это вижу.
- Так вот, если вы хотите уйти отсюда живым и здоровым, шагом марш, чтобы через секунду вашего духу здесь не было.
- Вы меня неправильно поняли, - начал оправдываться я, - я слышал, как вы пели, и хотел над вами подшутить...
- Считаю до трех. Раз. Два...
Слова "три" я уже не слышал. Пулей я выскочил из домика почты. Вид у девушка был грозный. Она и впрямь могла запустить в меня чернильницей.
"Проклятье, - думал я, труся легкой рысью от домика. - Она приняла за вора человека, который сам ловит воров. Я не вор, не разбойник. Я ничего не хотел плохого. Я лесник. Я кобылу ищу. А она выгнала меня, как паршивую собаку. Сейчас же вернусь обратно и докажу ей, что я не тот, за кого она меня приняла... Ничего, она еще пожалеет, когда узнает, кто я такой. Как ей будет стыдно, неловко. Она наверняка начнет просить прощенья у меня, но я буду тверд и непреклонен в своей обиде. Конечно, можно ее и простить, но нельзя, чтоб на свете торжествовала несправедливость".
