День памяти — 3 апреля
Монашество старец Серафим (в миру Василий Николаевич Муравьев) принял в 1920 году одновременно со своей женой, поступившей в Воскресенский Новодевичий монастырь.
До принятия монашества Василий Николаевич был преуспевающим купцом, торговал пушниной с Англией, Францией, Данией, Германией, Австрией. Его духовным отцом и наставником был знаменитый старец Гефсиманского скита преподобный Варнава.
Старцу Серафиму пришлось пройти множество послушаний. Перед тем, как стать духовником Александро-Невской лавры, отец Серафим принял великую схиму.
В Александро-Невскую лавру, к наставнику и утешителю, потянулись люди. Иногда в келью, где принимал старец, тянулась длинная очередь. Среди тех, кого окормлял старец Серафим — будущие новомученики святитель Серафим (Чичагов), епископ Шлиссельбургский Григорий (Лебедев) и епископ Колпинский Серафим (Протопопов), епископ Петергофский Николай (Ярушевич), впоследствии митрополит Крутицкий и Коломенский. Архиепископу Хутынскому Алексию (Симанскому), который окормлялся у старца Серафима, батюшка предсказал будущее патриаршество.
«Бог сподобил меня быть келейницей у отца Серафима в то время, когда он был духовником Александро-Невской лавры, — вспоминает монахиня Вероника (Котляревская). — Много светлого и много тяжелого переживала я в эти годы. Надо было уметь поговорить со всеми приходящими и очень внимательно следить, чтобы благословение батюшки было передано в точности. В его келию стучались непривычные гости: профессора, люди искусства и литературы. Интеллигенция, так долго стоявшая вдали от Православия, теперь упорно стремилась к Церкви. Пришел раз к ранней обедне старик — профессор, известный специалист. Красивое, умное лицо, седые волосы и борода. Смиренно опустился он на колени перед иконой Спасителя и простоял так всю обедню, низко опустив голову. Только изредка, чтобы никто не видел, смахивал потихоньку набегавшие слезы.
Отец Серафим принимал несчетное количество посетителей. Иногда он, буквально, падал с ног от усталости. Мне было жаль его, и я пыталась уговорить приходивших в поздний час к дверям его келии перенести встречу на другой день, но батюшка уже звал их к себе. Чаще всего он ничего не спрашивал, а прямо передавал, как надо поступать и что делать, словно наперед знал, о чем с ним будут говорить. Сколько человеческого горя и страдания проходило перед нами! Были здесь и бесноватые, и больные, жаждавшие исцелений, и другие, со сложными запросами внутренней духовной жизни — интеллигентные и простые, нищие и богатые, старики и юноши. Людской поток неудержимо проносился перед смиренным иеросхимонахом, который раскрывал свое чуткое сердце чужим скорбям и радостям, словно собственным. Я очень мучилась, если не понимала тайного смысла какого-либо его благословения... Худенький, среднего роста, с небольшой седой бородой и ясными голубыми глазами, он был очень живописен в полной схиме, точно сошел со старинной новгородской иконы. „Ведь что такое мое послушание? — говорил он. — Я, словно хранилище, куда люди все свое горе складывают...“
