Кто был в состоянии защитить ее. Робкий брат? — Нет! Я? — Нет! Кто же? Кто? Закон! Закон! Закон! Но закона в Советском Союзе нет.
Страшно жить, не имея закона.
Мне почему-то захотелось оградить себя законом… от смершевского кошмара, от произвола, от советского рая.
Какой-то злой демон вселился в мою душу.
— Налей еще, Ваня!
Водка не действовала на меня. Наоборот, мучительное осознание окружающего меня ужаса усиливалось. Оно грозило раздавить меня. Что-то бушевало во мне. Закон! Где же закон? Где он? Мне хотелось кричать.
— Ваня! Где закон?
Черноусов смотрел на меня недоумевающе. Я чувствовал, что говорю глупости и что язык мой заплетается.
— Какой закон?
— Закон! Неужели ты не понимаешь?
Черноусов оглянулся на двери.
— Молчи. Ложись на постель.
— Нет! Глупости! Где закон, скажи? Где закон!
Черноусов молчал. Он налил еще стакан водки и предложил мне.
— Не хочу.
Он сам опрокинул залпом стакан. Налил второй и опрокинул его также.
— …закона нет, Коля!
— Как нет?
— Молчи! — Черноусов говорил шепотом.
— Почему молчать? Ты видел Зою? Видел, какая она была беззащитная?
— Молчи, — Черноусов пригрозил мне кулаком. — Я тебя понимаю. Я, ведь, тоже в душе не плохой человек.
Черноусов что-то путает. Когда-то он хотел меня пристрелить за то, что я… буржуй. Ха-ха-ха!
— Ты, Ваня, не плохой человек… Почему же смотришь на все это равнодушно?
— Брось, Коля, прошу тебя.
— Нет, не брошу…
— Так слушай же. Тебе, кажется, не известно, что по поручению майора Гречина я должен следить за каждым твоим шагом и доносить майору. — Эти слова немного протрезвили меня… Черноусов продолжал смотреть на меня в упор. — Если бы я сказал майору, как ты ведешь себя в некоторых случаях, поверь мне, тебе бы несдобровать. Но я тебе говорю, что в душе я человек не плохой. Ты думаешь, смерть Зои на меня не подействовала? Ты ошибаешься. Я, может быть, мучительнее тебя переживаю… Эх, Коля, что и говорить, не все у нас в Советском Союзе, так хорошо, как говорят по радио. Далеко не все!..
Черноусов замолчал.
К прежней путанице, к надрывающим мне душу переживаниям прибавились новые сомнения.
— Что же ты говорил майору Гречину про меня?
— Поверь мне, ничего такого… А я, ведь, знаю многое. Я читал твои стихи. Брось ты это дело. Какой из тебя поэт? Ну, скажи откровенно, какой из тебя поэт?
Вот оно… Самый главный психологический момент, самый главный. Всю важность этого психологического момента я ощутил до предельной глубины.
— Осторожным всегда надо быть, — продолжал Черноусов. — Поверь мне! Откуда я знаю, не следишь ли ты или кто другой за каждым моим движением? Нельзя поддаваться настроениям, или, как у нас говорят, «телячьим нежностям».
