То расхождение между словом и делом, которое стало оказывать разрушительное воздействие на экономику и нравственность нашего общества в прежние годы, но далеко не преодолено и сегодня, не могло не вызывать чувства протеста и несогласия у тех, кто был воспитан на идеях социализма. Мы все, разумеется, не могли не ощущать необходимости существенных перемен в нашей общественной жизни и Владимира Высоцкого воспринимали именно в этом серьезном социальном контексте. Выступая с тезисной статьей «Будущее Владимира Высоцкого» в траурном номере газеты «Менестрель», выпускаемой Московским городским клубом самодеятельной песни, я писал летом 1980 года о том, что отношение к творчеству этого поэта изменится, «когда в нашей стране неизбежно произойдет то, что языком официальных документов называется "упорядочением механизма хозяйствования"». Я писал тогда, что для людей, которые будут жить в период «упорядочения» (сейчас он называется «перестройка»), то есть в тех условиях, когда экономика станет опираться на объективные закономерности фундаментального порядка, а общественные институты в соответствии с потребностями действительности будут исходить из необходимости правдивого и гласного отображения процессов, происходящих в этой действительности, то есть когда возобладают нормы социалистической демократии, интерес к социальной стороне творчества Высоцкого может приобрести скорее исторический оттенок: «А что, собственно говоря, особенного, — будут спрашивать, — в его совершенно нормальных и естественных речениях гражданина, да еще далеко не всегда композиционно отшлифованных, да еще и чреватых огрехами (ср.: «Вадим Буткеев, Краснодар, проводит апперкот» — и далее: «Но он пролез, он сибиряк»)?»
Иначе говоря, для меня, как и для других почитателей Высоцкого, гражданским нервом его творчества была его правдивость, острота реакции на волновавшие нас общественные вопросы — острота, которой так недоставало в нарочитой пустоте и бездумности эстрадной песни. Взятое в этом плане творчество Высоцкого являло собой нормальные речения нормальных людей, чуждых жизни с двойным дном (одно видим — говорим другое), возведенные великолепным художественным даром и талантом искренности в степень высокого народного искусства. Таковы корни возникновения его популярности.
Нелепо утверждать, да, кажется, никто этого и не утверждает, что все его песни одинаково совершенны. Нет, конечно. Среди них встречаются и проходные, и композиционно неуравновешенные, и написанные «по случаю», для какого-либо дружеского юбилея или для совершенно определенной, узкой компании. Это так. Но притом: «Банька по-белому» — сказание о трагической судьбе человека, прошедшего через облыжные обвинения и репрессии. «Чужая колея» — притча об инерции безмысленного движения и пагубности ее. «Мне в ресторане вечером вчера» — едкая сатира о восшествии наглых воров-торгашей на олимп общественного благоволения. «Штрафные батальоны» — что-то не припомню я в нашей большой литературе о войне повествований на эту драматическую тему. «Считать по-нашему, мы выпили немного» — о пьянстве, смеясь сквозь слезы, он заговорил задолго до того, как правительство встрепенулось, чтобы попытаться принять меры против алкоголизма.
