Пшеничное зерно. Распятый дьявол | страница 6



В новогодний вечер 31 декабря 1977 года Нгуги был арестован и посажен в тюрьму. Немедленно началась кампания за его освобождение, которая перекинулась далеко за границы Кепии, охватив соседние государства, страны Европы, Азии и Америки. Только в конце следующего года Нгуги ва Тхионго выпустили на свободу, так и не предъявив писателю каких-либо обвинений. Из-за репрессий и преследований со стороны властей, направленных против прогрессивной интеллигенции, Нгуги в конце концов был вынужден покинуть родину; сейчас он живет в эмиграции.

Эти события отразились на истории создания «Распятого дьявола», по мнению некоторых критиков, одного из лучших романов Нгуги. В течение долгих месяцев заключения писатель заново переписывал его, точнее не переписывал, а воссоздавал на языке кикуйю! Это был воистину смелый шаг: ведь Нгуги уже добился мировой известности как африканский писатель, пишущий на английском языке, невольно подтверждая тем самым расхожее мнение неоколонизаторских культуртрегеров о неспособности местных языков служить средством художественного мышления. Обращение к родному языку на только не повредило уже сложившейся литературной репутации Нгуги, но и придало его творчеству подлинную достоверность.

Если до «Распятого дьявола» писатель в какой-то степени ориентировался на европейский литературный опыт, то в последующем творчестве Нгуги пытается освободиться от испытанных литературных канонов, часто делая это демонстративно, напоказ. И читатель улавливает присутствие иного художественного опыта, впервые запечатлеваемого на бумаге — многовекового опыта устного народного творчества. Фольклор — далеко не забава отдыхающих после удачной охоты туземцев или своего рода отдушина для дикого темперамента, а важнейшая часть общественной жизни. Это и философия познания, это и накопление положительного опыта, древнейшая педагогика и дидактика. В устном поэтическом творчестве сформировались принципы самого здорового, гуманистического, прогрессивного искусства, которому абсолютно чужды выдаваемые иногда за новые тенденции человеконенавистничества заумные, трудно воспринимаемые, якобы художественные поиски, напоминающие плоды больного воображения. Это не только традиции живого повествования, импровизации, но и приемы перевоплощения рассказчика в действующее лицо, приемы гротеска, подчеркнутого контраста в характерах персонажей. Здесь ярко и выпукло противостоят добро и зло, правда и ложь, любовь и ненависть.