Но когда он добрался до хижины Муго, жар его решимости остыл. Он топтался у двери, раздумывая, постучать или нет. Что, собственно, он ему скажет? Глупо стоять вот так, еще увидит кто… Приду в другой раз… Завтра… Ох и трудно же открыть другому душу…
Когда он вернулся домой, Мумби все еще не ложилась. Его ждал ужин, и только теперь он вспомнил, что с утра ничего не ел. Мумби уселась напротив и глядела на него. Он поковырял в тарелке и отодвинул еду. Кусок не лез в горло.
— Налей мне чаю, — процедил он сквозь зубы.
— Сначала поешь. — Мольба, сквозившая в голосе Мумби, как-то не сочеталась с ее горделивым лицом и благородной осанкой. Тонкий нос, блестящая гладкая кожа. Гиконьо опустил глаза на полированную поверхность стола. Красное дерево. Эх, жаль, что струсил. Поговорил бы с Муго по-мужски.
— Не хочется, — буркнул он.
— А я-то старалась, стряпала…
Гиконьо промолчал. Как он тосковал по ней в лагере! По ней? Взглянул на нее. Она отвернулась к двери, плачет, наверное…
— Не могу же я есть через силу, — сказал он чуть-чуть мягче.
— Ну, как хочешь. — Она пошла в другую комнату, принесла чайник, чашки, молоко, сахар. Подложила угля в жаровню, вынесла ее на двор — раздуть.
Оставшись один, Гиконьо извлек из внутреннего кармана пиджака измятую тетрадь. Порылся в другом кармане, достал карандаш, заточил его. Занялся подсчетами и так увлекся, что на время позабыл обо всем, кроме дневной выручки и предстоящих завтра дел.
Вернулась Мумби с жаровней. Поставила на нее чайник и вновь присела напротив мужа, как птичка, готовая вспорхнуть в любую секунду. Мумби научилась смирению и покорности судьбе.
Наконец она осмелилась.
— Виделся с Муго?
— Угу.
— Он согласился?
— Обещал подумать. — Гиконьо не поднимал головы от тетради.
— Слова из тебя не вытянешь. Я уж к Вамбуи бегала. Не забывай: Кихика и я — дети одной матери.
— Когда это я посвящал тебя в свои дела? — Он тут же пожалел, что говорит с ней таким тоном.
Сколько раз давал себе слово не срываться, не показывать ей, как ему тяжело и больно.
— Прости, — смиренно сказала она, — я забыла. Ведь я для тебя никто!
Вскипел чай. Она налила ему и себе. Потом, движимая неведомой силой, вдруг встала, подошла к мужу и обняла его за шею. Ее глаза блестели, губы дрожали.
— Нам надо поговорить, — шепнула она.
— О чем? — вскинулся Гиконьо.
— О ребенке.
— Нечего говорить! — отрубил он.
— Тогда ложись сегодня со мной. Я ведь ждала тебя, тебя одного все эти годы…
— Да что это на тебя нашло! — Гиконьо снял ее руки с шеи, отстранил жену. — Сядь-ка на место. А еще лучше — отправляйся спать. Поздно.
