Понятно, он не слышал, как лежавший в кустах белый солдат в хаки крикнул: «Стой!», не остановился. Что-то ударило в спину. Гитого взмахнул руками и рухнул. Видно, пуля вошла в сердце. Англичанин вылез из укрытия: «Одним бандитом из мау-мау меньше!»
Когда Старуха узнала, она проронила только: «Господи…» Не заплакала, говорят, не спросила даже, как это случилось.
Вернувшись из лагеря, Муго несколько раз видел Старуху на пороге хижины. Она глядела на него так, словно силилась что-то вспомнить. Лицо у нее совсем иссохло, морщины стянули его в кулачок. В узких щелочках глаз лишь изредка загоралась жизнь. Она носила бусы, обертывая их вокруг костлявых локтей, несколько медных цепочек на шее и дутые оловянные браслеты на лодыжках. При ходьбе все это бренчало, звенело, как колокольчик на шее у козы. Сильнее всего бередил Муго ее взгляд, ему казалось, будто он стоит на людях в чем мать родила. Как-то он решился заговорить с нею, но Старуха лишь скользнула по нему взглядом и отвернулась. Муго стало обидно, но обида не убила сострадания: Старуха была такой жалкой и одинокой. Он решил помочь ей, и сразу на душе сделалось теплее. В одной из лавок в Кабуи он купил сахару, кукурузной муки, вязанку хвороста и вечером отправился к Старухе. В хижине было темно и пусто, холодный ветер свистел в щелях. Она спала на полу у очага. Ему самому приходилось спать вот так на земле в теткиной хижине, вместе с козами и овцами. По ночам он прижимался к козам, чтобы согреться. К утру его лицо и одежда покрывались сажей и пеплом, по рукам и ногам размазывались козьи орешки. Но он привык, даже к козлиному запаху притерпелся.
Старуха проснулась. Она пристально смотрела на него, и по вспыхнувшим в ее глазах искрам он понял, что она узнала его. Ему сделалось страшно при мысли, вдруг она встанет, дотронется до него. В ужасе он ринулся прочь.
Сегодня его вновь неудержимо потянуло войти и заговорить с нею. Это какой-то рок. Между ними протянулась невидимая нить — может быть, оттого, что и он совсем один. В дверях он замялся, решимость дрогнула и пропала, и он пустился наутек, боясь, что Старуха окликнет его или зайдется безумным смехом.
Наконец он добрался до своего поля, по легче ему не стало. Урожай был собран, в лишь сухие сорняки мотались на горячем ветру. Поле глядело устало и тоскливо. Мотыга казалась неподъемной, невскопанный кусок — слишком большим. Поработав немного, он разогнул спину. «В чем же дело, почему Варуи, Гитхуа и женщины так странно вели себя?»
