Журнал "Жар-птица" подробно освещал все наиболее значительные литературные и театральные события дня, публиковал стихи, рассказы, воспоминания, очерки, рецензии.
Мы быстро сошлись в цене. Я был рад покупке, тем более, что в одном из номеров была помещена последняя, напечатанная 29 марта 1919 года статья Леонида Андреева по поводу выставки Николая Рериха в Гельсингфорсе (Хельсинки), ранее нигде не опубликованные страницы его дневника и письма к известному в начале девятисотых годов московскому врачу, театралу, художнику и писателю автору монографии о Левитане и очерков по истории русского искусства — Сергею Голоушеву, обычно писавшему под псевдонимом Сергей Глаголь.
Об этих письмах у нас и будет речь. Это — шесть озорных, шутливых посланий, связанных единой сюжетной нитью.
Нарисовав свой портрет, Андреев всеми силами старается убедить Голоушева в необходимости как можно скорее поместить созданный им "шедевр" не куда-нибудь, а только в Третьяковскую галерею. В этой просьбе его поддерживают вымышленные персонажи — все бестолково путающий "отец Иеремия Шмидт" и скрывающая свое имя "прекрасная незнакомка". Вот, собственно говоря, вся нехитрая фабула писем.
Итак, перед нами письма Леонида Андреева к Сергею Голоушеву (с не большими сокращениями):
"Это номер четвертый, милый Сергей!
Четвертый, как псу под хвост — но я не сержусь, нет.
Я написал пастелью свой автопортрет. Мне он кажется замечательным, я ставлю его выше Серовского. Сделаем теперь скидку: 20 процентов на мое самомнение вообще, 12 на авторский экстаз, 23 процента на мое непонимание. Итого — 60 процентов. Остается 40. Если вычесть из сказанного: "замечательный и выше Серовского", остается все оке достаточно, чтобы признать портрет за произведение выдающегося автора — скажем просто: за шедевр.
Теперь вообрази пожар. Мой деревянный дом горит, и все мое имущество гибнет, и портрет, замечательный, со всею скидкой — также погиб.
При жизни моей мой автопортрет для всякого профана есть сущее… Мазня дилетанта. Наглость самоучки. Плоды досуга идиота. Всякому стыдно, когда смотрит, и говорит: "д-да, недурно и, знаете, даже похоже!" Но вообрази, что я умер и прошло 25 лет; мой портрет тогда — откровение. Главное, сам писал и, стало быть, выразил. Что? Все зигзаги души, все извивы беспокойной мысли и трепет фибр.
Воображай дальше. Взволнованный этим моим письмом, ты поспешно бежить к Грабарю и кричишь ему: что вы делаете? Вы с ума сошли? Безумцы! Андреев написал свой автопортрет, а вы не берете его в Третьяковскую. Безумцы! Ведь даром, и мало того: Андреев согласен платить три рубля в месяц за содержание портрета (можешь идти до четырех с полтиной). "Идиоты! — кричишь ты дальше, если тебя еще не выгнали: "что вы ответите суду истории? О, как мне вас жаль!"
