1
Извилистые дороги войны свели меня с Ладо Вашаломидзе на Кубани.
Однажды меня послали встретить новое пополнение нашей дивизии. Триста человек, в большинстве грузины, накануне ночью перешли через перевал Кабардинку и теперь, после утомительного похода, отдыхали в селе Курчанка.
Прежде чем я нашел своих земляков, сумасшедший вездеход долго кружил меня по пыльной степи без пути-дороги. В этом краю почти все села назывались Курчанка.
Мы проехали Верхнюю Курчанку, Нижнюю Курчанку, Новую, Старую, Большую и даже Горную Курчанку, расположенную на невысоком холме. Но грузинских бойцов нигде не оказалось. Когда мы уже почти совсем потеряли надежду найти их, девушка-регулировщица сказала нам, что, кажется, есть еще одна Курчанка — вон там, за теми зарослями камыша.
Было около полудня, когда машина, обогнув небольшое обмелевшее озеро, въехала в седьмую по счету Курчанку.
Помню притаившиеся в садах белые домики, желтые тыквы на соломенных крышах и старую хромоногую лошадь, которая с трудом ворочала огромное колесо артезианского колодца.
— Мамука! — кричал солдат, стоявший на колодезном срубе. — Отвяжем-ка эту старушку, закрутим сами колесо, а то помрем без воды.
Сержант Алеша Голиков радостно кинулся ко мне. Он сопровождал маршевые роты до самого Геленджика.
— Не люди, а львы. Я, признаться, тревожился за пожилых. Как ни говори — перевал… Но ни один человек не отстал в пути. Всех привел… Ну что, пообедаем?
— Устал я с дороги, отдохну немного.
— Отдыхай, а я пока побреюсь.
Голиков принес пустой ящик из-под снарядов, поставил на него зеркальце, а затем, сняв с себя ремень, сунул один конец его в руки какому-то солдату и стал править бритву.
С Алексеем Голиковым я познакомился почти в самом начале войны. Ему было за тридцать. Лесоруб и охотник, он двенадцать лет провел в лесах Карелии, и в память об этих годах остался у него глубокий шрам над левой бровью — однажды у товарища сорвался с рукоятки топор и задел его. Худощавый, жилистый Голиков умел ходить почти неслышно, с той легкостью, которая дается долгой жизнью в лесу. Две прямые борозды на опаленных солнцем щеках и плотно сжатые тонкие губы делали его лицо строгим, но глаза у него были спокойные, добрые. Трудно было поверить, что эти глаза не раз глядели смерти в лицо.
…Я умылся у колодца, потом расстелил шинель под плетнем на запыленной траве и прилег.
С утра нас томило кубанское пекло. Облака висели низко над землей, собиралась гроза, духота была нестерпимой. В тишине знойного полдня глухо громыхали отдаленные разрывы снарядов.
