Хороша была Гогола! Даже то, что она, как и все горские девушки, сидела по-мужски в седле и была одета, как мальчишка — в пеструю блузку и вылинявшие спортивные брюки, — не портило ее удивительно юной женственности.
Беспощадное солнце Шираки не тронуло загаром ее лица — только на щеках слегка розовела чистая кожа, словно к молоку примешали две капли красного вина.
Захарий подъехал к девушке и, как всегда, за руку поздоровался с ней. Не многим сверстникам Гоголы оказывал старик такое уважение.
Тем временем Ворона уже привязали к кизиловому дереву, и Леван ушел в заросли искать своего коня. Плененного буйвола все еще била мелкая дрожь, и пастух, что-то ласково приговаривая, пытался его успокоить.
— Здравствуй, Мито! — приветствовала его Гогола. — Как жизнь?
— Какая у нас жизнь, красавица? На горе нам тебя мать родила! — воскликнул парень, стараясь придать своему лицу скорбное выражение.
— Что ты все бранишь меня, Мито? Что я тебе сделала? — рассмеялась девушка.
— Ты еще спрашиваешь! За целый год в деревне ни одной свадьбы не сыграли… все из-за тебя! Женихи по тебе сохнут, а бедные невесты в девках старятся. Правильно я говорю, дядя Захарий?
— Да ты скажешь! — отмахнулся старик.
А девушку, видимо, смешил и радовал этот разговор. Яркие, чуть припухлые губы ее улыбались дружелюбно и безмятежно, и Мито, самодовольно ухмыляясь, соображал, чем бы еще позабавить Гоголу. Но вдруг она нахмурила брови и густо покраснела. Мито удивленно оглянулся. Позади него стоял Леван и с таким жадным восхищением смотрел на девушку, что она опустила голову и в смущении стала выбирать колючки репейника из спутанной гривы коня. Никто из знакомых парней не смотрел еще так на Гоголу. Она растерялась. Рассердиться! Сказать: не смейте так смотреть!..
Выручил девушку Ворон. Он с такой силой дернул головой, что веревка затрещала, красные ягоды кизила посыпались на землю.
— Давай, отец, твою веревку! — крикнул Леван.
Мужчины принялись усмирять буйвола.
— Ну, я поехала. Прощайте, — негромко сказала Гогола и повернула коня.
Девушка медленно ехала по проселку, щеки у нее все еще горели, ей было душно, и она снова расстегнула ворот блузки.
Отец Гоголы, имеретинский крестьянин Манучар Угрехелидзе, в предвоенные годы покинул свою деревню в горах Молити и переселился в Ширакскую степь. Родичей его тянуло к Черноморскому побережью, они строились поближе к морю, в Колхидской долине. Что и говорить — по душе были Манучару приморские селения, зеленеющие летом и зимой чайные плантации и апельсиновые рощи, цветущие на склонах невысоких холмов, придающие земле неувядаемую, вечную молодость. Здесь и люди, казалось, не так быстро старели — столько радости и красоты вносили в их жизнь эти чудо-сады с никогда не опадающими листьями.
