— Не вставай, Григорий, убьют, — крикнула какая-то женщина из толпы, но однорукий медленно, очень медленно, словно по частям сбрасывая с себя непосильную ношу, разогнул спину, выпрямился и шумно вздохнул.
Я не сомневался, что комендант сейчас застрелит непокорного, не пожелавшего валяться в его ногах станичника. Но немец только рассмеялся и, козырнув переводчице, ушел с площади.
А затем произошло то, чего я никак не мог ожидать. Нас быстро, подгоняя прикладами, построили в одну шеренгу и уже не комендант, а другой офицер в черном гестаповском мундире объявил: в наказание за укрытие убийцы немецкого офицера будет расстрелян каждый пятый житель станицы.
Каждый пятый…
Мой сосед слева быстро повернул голову, чтобы высчитать свое место в шеренге, и вдруг я почувствовал, что он отодвинулся от меня, и между нами образовалась пустота. Значит, я — пятый.
Справа от меня стоял Василий Жига. Он посмотрел на меня, хотел что-то сказать, но передумал, видимо, опасаясь, что слова выдадут его волнение. Он только слегка коснулся моего локтя.
Подошли солдаты и начали выводить из шеренги каждого пятого. Первым вывели паренька лет семнадцати, он заупрямился было, но ему скрутили руки и оттащили в сторону. Следующей оказалась молодая смуглая женщина, кормившая грудью ребенка. Не отрывая ребенка от груди, она сразу стала бледнеть, и скоро в ее лице не было ни кровинки. Мне показалось, что она сейчас упадет. Но женщина не упала, и я понял, почему; она все время помнила, что держит на руках ребенка.
Ребенок перестал сосать и заплакал. Мать торопливо дала ему другую грудь. Малыш жадно прильнул к ней, но тут же откинулся назад и заплакал еще громче: у матери пропало молоко.
Она передала кому-то ребенка и молча пошла за солдатами. Никогда не забыть мне глаза этой женщины. Насмотрелся я за войну, как умирают люди, но такого еще не видел… Ни страха, ни горя, ни сожаления — ничего не выражали ее глаза. В них не было уже земного тепла. Ни одним вздохом, ни одним стоном она не пожалела себя.
Женщина была уже мертва и если все же прошла эти несколько шагов, то только потому, что ею двигала та незримая тайная сила, которую смерть поражает последней.
Настал и мой черед. Мне сейчас ничего не стоило перестрелять десяток немецких солдат. Но тогда они перебьют всю деревню…
Вдруг стоявший рядом Василий Жига оттолкнул меня плечом, и не успел я опомниться, как он занял мое место.
Место пятого.
— Молчи, — не глядя на меня, шепнул старик. — Видишь…
