Звуки вылуплялись из хаоса, множились, соединялись невероятным образом и сливались в хор.
- ...По синим волнам океа-а-на...
- ...Без выражения читаешь...
- ...Фингал под глазом. Бо-о-лъно-о...
- ...Прокисшие щи!!!...
- ...А в соседней спальне дохлая кошка!...
- ...Ну, ты, сын алкаша и вокзальной шлюхи...
- ...К высокому берегу тихо воздушный корабль пристает...
- ...Мать все-таки...
- ...Социально запущенный контингент...
- ...Не имеешь права!
- ...Светку удочери-и-ли-и!...
- ...Пирожные ел когда-нибудь?...
- ...Несется он к Франции милой...
- ...Я бы царем хотел быть...
- ...Ну и дурак!..
- ...Все дружно, с огоньком: "Эх, хорошо в стране советской жить!"...
- ...Накурился опять в уборной...
- ...Тюрьма плачет...
- ...Ему обещает полмира, а Францию только себе...
- ...Не имеешь права!...
Наконец, голос солиста выделился из этого хора и тягуче, властно пропел речитативом:
- Ме-та-мор-фо-о-о-за-а...
Звук чудного слова, как малиново-золотой тяжелый занавес, медленно закрыл от меня хаос видений, оставив лишь одно.
...Белое лицо. Глаза - павлиньи перья на снегу - сине-зеленые, обведенные тусклым золотом. Это был солист.
- Мета-мор-фо-за! - торжественно повторил он, коснувшись моего плеча легкой, длинной, по-птичьи цепкой рукой. - Метаморфоза, сиречь волшебство. Я сделаю из тебя артиста, мальчик.
Это было мое детство. Человек этот был Дзанни. А сам я - воспитанник детского дома, восьмилетний щербатый измазанный зеленкой хулиган.
Как в наш убогий быт одинаково подстриженных голов, пронумерованных комнат, тусклых лампочек залетела райская птица со странным именем Дзанни, до сих пор загадка. Он меня поразил! И неизвестно, чем больше - тем, что был артистом, что у него была квартира, или же тем, что носил восхитительные лаковые ботинки на маленьких каблучках. Я покорился ему сразу и сохранял маску независимого лаццарони лишь из гордости, чтобы он не думал, будто я жалкий сиротка, которого в родильном доме бросила мать.
До встречи с Дзанни флейты я не видел, как, впрочем, и других инструментов. Исключение составляло ободранное, расстроенное пианино в актовом зале детдома. Мои музыкальные способности проявлялись в том, что я мог по слуху играть "До чего же хорошо кругом..." и "Эх, хорошо и стране советской жить!.." Уже тогда я смутно подозревал, что существует другая музыка, и непонятные речи Дзанни укрепили это подозрение.
Во флейте, с точки зрения дикаря, ничего интересного не было, и в ответ на требование Дзанни взять ее в руки я хмыкнул:
