— Сегодня пойду за жалованьемъ, — торжественно объявилъ мальчуганъ въ одно утро своему пріятелю — сторожу.
— Иди, иди, братъ; а тамъ письмо напишемъ, — отвѣчалъ старикъ.
— А какъ опять не дадутъ?! — съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ проговорилъ Миша.
— Вотъ тебѣ разъ, не дадутъ! — обиженно воскликнулъ сторожъ. — А ты тогда скажи: "Подайте мой мизинецъ…"
Миша надѣлъ свой сѣрый армячокъ и, съ подвязанной на тряпкѣ рукой, отправился въ контору. Въ дверяхъ фабрики онъ сотолкнулся съ Васькой-старостой. Тотъ оглядѣлъ его и тихонько ткнулъ пальцемъ въ подвязанную руку.
— Болитъ? — спросилъ онъ, быстро отдергивая палецъ.
— Пустяки! — важно повторилъ Миша слово, такъ часто слышанное имъ отъ сторожа и фельдшера.
Въ конторѣ онъ наткнулся на прядильщика, съ которымъ работалъ.
— А, Мишутка! — ласково привѣтствовалъ его прядильщикъ. — Скоро ли, братъ, придешь работать?.. На твоемъ мѣстѣ теперь чурбанъ какой-то: замучился я съ нимъ.
Миша самодовольно обдернулъ здоровой рукой армякъ и съ той же важностью отвѣчалъ:
— Скоро приду!
Наконецъ онъ добрался до конторщика.
— А тебя, братъ, нужно бы отправить домой: сколько еще времени ты даромъ въ больницѣ проваляешься?! — неожиданно сказалъ конторщикъ.
Мишѣ вдругъ стало обидно.
— Давайте расчетъ, — я уйду, — отвѣчалъ онъ, разсердившись.
— Ахъ ты, пострѣленокъ! — воскликнулъ конторщикъ. — Съ него еще надо получить, а онъ расчетъ требуетъ!..
Миша заговорилъ было о своемъ мизинцѣ, но конторщикъ закричалъ: "Пошелъ прочь, не мѣшай!" а толпа фабричныхъ, получавшихъ жалованье, оттѣснила понемногу ребенка до самой двери. Онъ постоялъ около этой двери, попробовалъ было опять двинуться впередъ, но затѣмъ поднесъ здоровую руку къ глазамъ, полнымъ слезъ и вышелъ изъ фабрики. Выйдя во дворъ, онъ прислонился къ крыльцу и заплакалъ. Сначала мальчуганъ всхлипывалъ тихонько, потомъ — громче, громче и, наконецъ, совсѣмъ разрыдался.
— Мальчикъ, а мальчикъ, о чемъ плачешь? Кто тебя обидѣлъ? — вдругъ раздалось надъ его ухомъ.
Онъ отнялъ отъ своего мокраго лица руку и взглянулъ полными слезъ глазами. Недалеко отъ него стояла сама барыня, Анна Максимовна. Въ ту же минуту онъ почувствовалъ на своей щекѣ что — то холодное, какъ ледъ, а потомъ точно кто провелъ по ней мокрой тряпкой, горячей-горячей. Онъ попятился, потомъ остановился въ изумленіи, и на его лицѣ появилась самая веселая, счастливая улыбка. Около него заботливо и серьезно обхаживала огромная черная собака, облизываясь и ласкаясь къ мальчику. Пока Миша стоялъ, смотрѣлъ и отъ восхищенія не могъ сказать слова, собака опять заглянула ему въ лицо большими умными глазами и провела языкомъ съ его подбородка и до самаго лба.
